1
Истома олифил, то-есть покрывал вареным льняным маслом икону богородицы «Нерушимая стена». Косаговский смотрел на классически-старообрядческий лик иконы и в сотый — раз жалел, что Истома обречен на богомазничество. Талантливый художник пропадает в юноше.
— А ты не пробовал, Истома, рисовать что-либо иное, кроме икон? — спросил Косаговский. — Что-нибудь мирское?
— Мирское не писал и не буду! — ответил сухо Истома. — Недавень принесли чумаки в Ново-Китеж образ Спаса, в миру писанный. Смотреть мерзко. Брюхат и толст, токмо сабли на бедре нет! «От Назарета может ли што добро быти?» — закончил юноша евангельским текстом.
Косаговский вздохнул. Истома не понимал его. И откуда у юноши эта фанатичная злоба на мир и все мирское? Совсем еще недавно Истома мечтал о бегстве из Ново-Китежа в мир, в вольный широкий мир, а теперь вдруг изуверская ненависть ко всему, что «от Назарета».
Косаговский встал с лавки и прошелся по избе. День выдался особенно тягостный. Даже словом не с кем перекинуться. Птуха вот уже неделю отсутствует, пропадая где-то с попом Фомой по поручению Раттнера. А Раттнер с утра ушел в Усо-Чорт. Ровщики сегодня устроили сходку, на которой будут «думати крепку думушку», как освободить из посадничьей подклети Фому Клевашного.
«Дорого дал бы я, — подумал Косаговский, — за газету, даже за клочок газеты трехмесячной давности».
Вдруг частый сплошной звон ворвался в окно. Сначала задребезжал старенький соборный колокол, затем Святодухова гора заклепала и в великие и в малые древа. И наконец заухали «Ратный» и «Воротный» колокола на кремлевских башнях.
Косаговский надвинул шлем и выскочил из избы.
По улицам к кремлю бежали толпы народа. Раздавались гневные выкрики:
— Торговых перещупать! Пошарпа-ем купцов!..
Из-за угла вылетел вдруг, давя кур и поросят, десяток конных стрельцов стреконного полка, при народе обнаживших сабли.
— Расходись. — закричал урядник, молоденький упитанный юноша. — Нет вам, псам, ходу к кремлю!
Но толпа не испугалась, а, наоборот, бросилась с ревом на стрельцов.
— Бей их, псов цепных!
Рыбак, бежавший с багром на плече, вырвался из толпы и, зацепив багровым крюком за кафтан урядника, стащил его с коня. Стрельцы струсили, повернули коней и помчались обратно к кремлю.
— В колодец его! — кричала толпа, срывая с урядника оружие.
— Ребятушки, помилуйте! — вопил по-ребячьи стрелец, — подневольные мы!
«А как похоже на революцию!» — подумал Косаговский.
С холма, которым заканчивалась улица, открылась просторная подкремлевская площадь, густо, как банка икры, забитая народом.