– Выходит, я в этом виноват?
Мать молчит.
– Пойду прогуляюсь, – говорит он. – К речке схожу.
– Ужинать будешь?
– Позже.
– Может, в гости кого позовешь? Ты ведь здесь вырос.
– Ты хочешь, чтобы я пил с ними водку? Может, самогон?
– Нет. Но не по-людски это. – Речь Лидии Станиславовны вновь по-деревенски напевна. – Стол бы собрать, позвать соседей да тех, с кем учился.
– А они мне нужны?
Он злится. Каждый раз одно и то же. Ну как она не понимает! Не пьешь с ними – плохой, зазнался, пьешь, первым делом: «А какая у тебя зарплата?». Раз такие столы накрываешь, на «Мерседесе» ездишь – значит, олигарх. И каждый раз: «Сколько ты получаешь?» Ну узнают они правду. Первым делом: «Куда же можно потратить такие деньжищи?!» Никто не спросит: «А как ты их заработал? Это же, наверное, так трудно!»
Он уже понял, что не мать заставляла его приезжать тайно по ночам. Он сам так решил. А она брала вину на себя. Делала вид, что выжила из ума. Он косится на Лидию Станиславовну, которая принимается чистить картошку. И говорит при этом:
– Соседи принесли. Скороспелка. Они ее под пленкой с апреля выращивают, а лето жаркое, вот и поспела…
Он ее не слушает, смотрит на нож, лежащий на столе. Лезвие широкое, рукоять деревянная, на ней выжжено знакомое клеймо. Берет нож в руки и спрашивает у матери:
– Давно он у нас?
– Да сколько себя здесь помню. В Горетовке. Саша-то Черный давно умер, а ножи его остались. У нас было два, один потерялся. Когда ты школу заканчивал. Вроде бы на майские я его еще видела. А потом он исчез.
На деревянной рукояти черные буквы: «С. Ч.» Он берет нож и идет на берег реки, к знакомому сараю. Невольно усмехается: где ты, капитан Свистунов? Сейчас будем проводить следственный эксперимент!
Спасибо Лесе за сцену у подъезда: он нашел наконец своего маньяка! Стоило искать! Рука машинально сжимает деревянную рукоять.
Вот и сарай. Тогда майским вечером он услышал отсюда хриплые пьяные стоны, а когда они стихли, рывком распахнул дверь…
…А началось все с тебя, Илюша Сидорчук. Звездным мальчикам тоже нужно женское внимание. Ты перехватывал любовные записочки влюбленных девочек и писал им в ответ похабщину, подделывая почерк лучшего друга. И Ванечка Саранский прослыл испорченным мальчиком. За его спиной перешептывались, а он не понимал почему.
Он был тихим, легкоранимым ребенком. Мягкий, покладистый, с хорошими манерами. Его воспитывала интеллигентная женщина, образованная, начитанная. Он тоже любил книжки про рыцарей и прекрасных дам, дрался в воображении на дуэли за честь оскорбленных женщин. А они смотрели на него по-особому. Этих взглядов он не понимал. Ванечка Саранский рано возмужал, стал широк в плечах. В шестнадцать выглядел лет на двадцать, и на него засматривались женщины гораздо старше его. Парнишка был как-то особенно, не по-здешнему красив. Смуглый, кудрявый, как цыган, с горящим взглядом и совсем не похожий ни на коренастого краснолицего агронома Саранского, ни на субтильную Лидию Станиславовну.