– Кто убивец? Кто?
Дверь открылась, вошли Руслан и Леся. Он тут же отпустил Хайкина, тот отполз обратно вместе со стулом.
– Что случилось? – внимательно посмотрел на обоих Свистунов. Хайкин мгновенно сжался, нагнул голову, выставив вперед шишки. Сказал спокойно:
– Я. Пишите.
Леся, стараясь на подследственного и на следователя Мукаева не смотреть, прошла к столу, села, придвинула к себе печатную машинку, вставила туда бланк протокола допроса:
– Готова.
– Разве так можно? – Иван кивнул на машинку.
– Леся печатает быстро.
– Да? – Он почему-то был уверен, что тоже сможет быстро печатать. Но каретка его смущала. Почему-то не знал, сама она двигается или надо ее двигать рукой. Он ничего не понимал в печатных машинках. И цифры на клавиатуре. Казалось, они должны быть еще и справа, отдельно. А крайней – серая штучка с кнопками, легко помещающаяся в ладони. Какая-то серая штучка… На проводе… Похожем на хвост…
– Мышь!
– Ой! Где?! – Леся вскочила, подхватила подол яркой юбки. Он чуть не рассмеялся. Хайкин проворчал:
– Ну откуда ж здеся мыши? Здеся чисто. И дух нехороший, бумажный. Вот у нас в хлебном амбаре…
– Все, – вмешался Свистунов. – Давайте по делу.
Присутствующие тут же вспомнили о своих ролях на этих подмостках, в кабинете следователя Мукаева. Леся уселась за печатную машинку, брезгливо подобрав подол юбки, капитан Свистунов сел в угол в качестве наблюдателя, Хайкин сжался на стуле, а он, следователь Мукаев, сделал умное и серьезное лицо и голосом терапевта, ведущего прием в поликлинике, сказал:
– Ну-с, рассказывайте, Игнат… Платонович. Да, Платонович. Все сначала.
…Рассказ Хайкина был прост. Родился он в деревне Ржаксы и никуда оттуда не выезжал, разве что в Р-ск на рынок. Родители Хайкина были сельскими жителями, колхозниками. И жизнь их была простая и безыскусная: тяжкий труд на колхозном поле и в своем подсобном хозяйстве, с которого, собственно, и жили, а неизбежную от этой каторги смертельную усталость топили в неисчислимом количестве выпитой самогонки. И сам Игнат Хайкин употреблял эту гадость с младых ногтей. А как иначе, если в спиртном смачивали его соску, прежде чем засунуть младенцу в рот? День, с которого начались его мытарства, Игнат помнил смутно. Тогда поутру он отправился к куму в гости, в поселок Горетовка. Исполнилось Игнату в ту пору лет двадцать, и тогда еще молодая хайкинская кровь кипела жаждой подвигов, а волосы были целы все.
Рюмка за рюмкой, и очутились они с кумом и кумовым двоюродным братом в гостях у разбитной бабенки. Она-то и выставила на стол еще одну бутыль. Дальнейшее Игнат помнил совсем уж смутно. Помнил только, что вроде бы из-за бабенки они с кумом подрались. А кумов двоюродный братец, не будь дурак, пока двое собутыльников выясняли между собой отношения, увел пьяную красотку в сарай к реке. Был месяц май, самый его конец, и погода баловала. Ночи стояли светлые, буйно цвела сирень, разросшаяся по всей Горетовке, ее аромат дурманил, тяжелые ветви свешивались в открытое окно. Хотелось такого же буйного веселья, до песен, до криков и битвы на кулаках. Спохватился Игнат, когда кум свалился под стол и замер. С перепугу да спьяну подумал, что убил его, зачем-то схватил со стола огромный кухонный нож с деревянной ручкой и выскочил на улицу. Кинулся к реке, и там-то, по словам Игната, все и случилось.