Он вспомнил внезапно, что любил это время года. Память пульсировала, выбрасывая отрывочные воспоминания: цветущий жасмин, скамейку у дома, оплетенную ветвями, грудной женский смех…
– Ну как, Ваня? Узнаешь что-нибудь? – напряженно спросил Свистунов.
– Кажется, да. Я здесь был.
– Конечно, был! Всю последнюю неделю сюда ходил, как на работу. В свободное от бесед с Хайкиным время. Глянь, как бабуля на тебя смотрит! Новенький забор по левую руку.
Он повернул голову в указанном направлении и услышал:
– Доброго здоровьица! – Старуха стояла, глядя на них поверх калитки, и словно чего-то ждала, в нетерпении облизывая сухие губы и поправляя платок на голове. Пахло опилками и масляной краской. На участке строились.
– Здравствуйте, бабуля!
Свистунов решительно потянул друга в ее сторону. Ему же туда не хотелось, ноги не слушались. Сейчас опять услышит про себя что-нибудь злое, неприятное.
– А хорош особнячок! – похвалил Свистунов добротное строение за спиной у бабки.
– Чего-сь? – То ли она в самом деле была глуховата, то ли притворялась.
– Домик-то, говорю, бабушка, вам солидный отстроили. Откуда такие деньги у пенсионерки?
– А ты кто такой будешь? – подбоченилась она. – Налоговая инспекция?
– Налоговая инспекция тебя посетит, если следственным органам помощь не окажешь, – слегка припугнул ее Руслан. Она же взглянула на следователя Мукаева и притворно ахнула:
– Батюшки, не признала! Никак сызнова следователь по мою душу?
– Да, – нехотя кивнул Иван. Хозяйка сразу же засуетилась:
– Чайку не хотите ли? А домишко не мой, нет. Зять построил. Заместо прежней халупы. В Москве он. С дочкой. А здесь, значит, отдыхают. Вот выходной будет, и нагрянут. С компанией, это уж как водится. Шашлыки жарить, водочку пить. Вот завтра и нагрянут.
– Чаю мы не хотим, – отказался за него Свистунов. – Не до чая. Значит, следователь Мукаев заходил к вам не один раз?
Она вздохнула:
– Заходил. Только я уже говорила: ничего не знаю.
– Что, и машины крытые отсюда никогда не выезжают? – усмехнулся Руслан. – Из Нахаловки?
– Как не выезжают? И от меня выезжают. Материал-то все привозят. Строятся-то, почитай, на каждом участке.
– Строятся, значит. А в какой дом этот гражданин, то есть следователь Мукаев, заходил в конце апреля в среду, тоже не припомните?
– А мне, милок, что понедельник, что среда, все едино. Старая я. По воскресеньям в церковь хожу, вот и весь мой праздник. Если колокол в тот день не звонил, так и праздника не было. Может, и среда…
– Господу, значит, молишься? – прищурился Свистунов.
– А как же, милок? Молюсь. За дочку молюсь. Как не молиться-то? Детей ей Бог не послал. Мужа послал, денег много послал, а вот утешения на старости лет ни ей, ни мне. Утешаются вот: строят. Построят – сломают, потом сызнова строят. А я в церковь хожу. Все Господа спрашиваю: за что, мол? Молчит, окаянный. Ох прости, Господи, душу мою грешную! – Она несколько раз торопливо перекрестилась. – Видать, как призовет, так и укажет, за что… А про эту личность сказала бы, да умолчу, – она посмотрела на Мукаева. – Греха на душу брать не хочу. Пусть его Бог судит, не люди. Куда он ходил, к кому, в среду али в пятницу. А то, может, и каждый день.