* * *
Кошелев приперся, как обычно, без предупреждения, и все-таки вначале Славич был ему почти рад. Он подсознательно скучал по работе, которой отдал большую часть своей жизни, а еще больше — по людям, с которыми эту работу делал. Он пытался забыть обо всем, выбросить всех и все из памяти, но вряд ли это было возможно. По крайней мере так скоро. Поэтому Славич часто тосковал, не желая признаваться в этом даже самому себе.
Кошелев принес с собой бутылку водки. Будучи осведомлен о холостом образе жизни Славича, он захватил с собой на всякий случай и закуску — багровые рыночные помидоры, малосольные огурчики, светящиеся изнутри, и огромный ломоть ветчины. Славичу оставалось только выставить посуду да нарезать хлеб.
Пить Славич не стал. Он вообще пил редко, а после вчерашнего вечера тем более не хотелось. Вероятно, только равнодушное отношение к алкоголю спасло его от гибели, когда он бросил работу. Многим, слишком многим в такой ситуации спастись не удавалось…
Из вежливости Славич солидарно пригубил рюмку и отставил в сторону.
От прилива крови загорелое лицо Кошелева потемнело еще больше. На лбу и на коротком широком носу серебрились бисеринки пота. Сердито сжатые огромные кулаки лежали на столе, словно Кошелев намеревался вот-вот броситься в драку.
— Ты мне не нравишься, Игорек, — заявил он, раздавив в пепельнице пальцем дымящийся сигаретный окурок. — Если так будешь сидеть — совсем свихнешься. К тому же водки не пьешь.
— Жарко же, — возразил Славич.
— Жарко — не жарко… — Кошелев плеснул себе в рюмку, проглотил, закусил помидором. — От жары она ни крепче не делается, ни противнее… Хочешь, я тебя в охранное агентство устрою? Там наших ребят много и бабки платят побольше, чем мы с тобой получали.
— Чего же сам не идешь?
— Мне до полной выслуги еще четыре года. Надо дотягивать. Вот получу пенсион, тогда поглядим. Ну что, пойдешь в охрану? Давай соглашайся. Тебя там возьмут не глядя, гарантирую.
— Как дела в управлении? — спросил Славич, желая увести разговор в сторону.
— Хреново, — отмахнулся Кошелев. — Не пойму: куда мы катимся!.. Стариков почти не осталось, разбежались кто куда. Ходит какой-то народ по коридорам, рожи все незнакомые и не наши какие-то… Смотрю я на него и думаю: где же ты меня, голубь, продашь и за сколько. Сейчас, Игорек, не берут, кажется, только те, у кого руки отрублены. Да и в этом уверенности полной нет.
— Ты-то не берешь.
— Вот на меня как на дурака и смотрят.
— Ну, ты скажешь… — Именно в это мгновение Славич вновь, как всегда рано или поздно случалось, внезапно почувствовал, что устал. Опустошающее равнодушие навалилось на него разом, будто жаркий пуховый матрац, и с этого момента он с огромным трудом имитировал участие в беседе и мечтал лишь о том, чтобы Кошелев наконец допил свою водку и поскорее убрался.