Я не говорю с ним об ущелье, но думаю об этом каждый день, как и прежде. Как только Диллон поправится, я обязательно погружусь. Я так надеюсь, что Эдди ждет меня. Он здорово притих с того дня, как Диллон оказался в больнице. Даже тогда, когда я его зову, он не откликается. В глубине души я чувствую, что молчание Эдди больше связано с тем, что у меня происходит с Тэем, а не с тем, что Диллон лежит в больнице. Эдди не суждены близкие отношения с девушкой, да и девушки у него никогда не будет. Еще никогда я не чувствовала себя такой далекой от брата-двойняшки, как теперь. Чувство вины подкрадывается ко мне всякий раз, когда я думаю о том, чем занималась в то самое время, когда Диллон лежал без сознания в нашем саду. А когда я в больнице с Диллоном, я чувствую себя виноватой из-за того, что покидаю Тэя, а уж особенно в те моменты, когда Диллон ведет себя просто отвратительно.
Питательная трубка работает – Диллон немного набрал вес, но, что удивительно, из-за этого у него паршивое настроение, и он вредничает.
– Как вы могли такое со мной сотворить? – вопит он. – Вы все только осложняете мою жизнь. И ты в том числе!
– Мы стараемся тебе помочь, – говорю я, не в силах скрыть раздражение.
Нет, ну разве это справедливо – то, что я трачу свои летние каникулы, таскаясь в больницу, и я пытаюсь приободрить брата, а от него – ни грамма благодарности. Да как он смеет винить меня, когда сам столько времени такое скрывал от меня!
Меня посылают домой, чтобы я привезла побольше одежды для Диллона. Доктор Шоу просит взять одежду попросторнее, но ничего такого Диллон не носил, когда его вес достиг наименьших показателей. Это доктор Шоу так говорит – «наименьшие показатели веса», вместо того чтобы сказать, что мой брат «чертовски тощий» или что он «на пороге смерти». А я уже привыкла к больничным словечкам. Я научилась читать между строк все, что имеют в виду врачи.
В комнате Диллона по-прежнему пахнет рвотой, хотя я тут все обрызгала освежителем воздуха. Я подхожу к окну и смотрю на то место, где нашла брата. Оранжевые конусы все еще там. Валяются на боку и тихо покачиваются, когда их задевают порывы ветерка.
Беру сумку и принимаюсь запихивать в нее старые футболки. Гораздо труднее подобрать штаны. Самые просторные не возьму, потому что они будут сваливаться с Диллона, а ремни в больнице носить не разрешают. В итоге беру штаны от спортивного костюма, с эластичным поясом и шнурком, и шорты, которые могут подойти по размеру.
Выдвижной ящик с носками застрял. Дергаю его к себе, и весь шкаф сотрясается. На пол сыплется коллекция кубков, полученных Диллон за рекорды в плавании и успехи в науках. Я в таком отчаянии, что со злости бью ногой по одной из статуэток, и она ломается. А мне все равно. Вынимаю из ящика носки и засовываю в сумку. Вместе с носками вылетает сложенный в несколько раз листок бумаги. Небось любовная записочка от Лары. Кладу листок в карман, чтобы прочитать потом. Прочту – порву на мелкие кусочки и высыплю их в почтовый ящик Лары.