Да, скорая — облезлый фургон с разбитым салоном, машина, как будто созданная для перевозки преступников или каких-то ненужных грузов. Она была нашей участью. Мы запихивались в нее, поджимая согнутые ноги, сгибаясь в три погибели.
Я залезал и думал, как буду садиться в ту же машину, подталкивая пахнущего мочой пациента, когда мне будет сорок лет. И пятьдесят. И шестьдесят. От этого стало тяжко.
Мы прибыли в суд, и слушание прошло без заминок. Все заседание я провел, стоя за спиной несчастного Васила, и следя, чтобы он не выкинул чего-нибудь непристойного. Но он сидел неподвижно и лишь время от времени покачивался — в сонливой, тупой отрешенности. Слушание завершилось. Судья сухо объявил, что назначает Параскову шесть месяцев принудительного лечения. А я тут же подумал, что данное решение совсем никого не расстроило. Ни капельки.
В этот миг Васил промычал. Издал ужасный звук своим обожженным от бесчисленных едких окурков горлом.
Он плакал и негодовал.
Я похлопал его по плечу и прошептал на ухо: «Тихо, Васко!»
Он поднял голову и начал выть. Стало ясно, что для него — не все в порядке. Для него не было безразлично то, что у него отняли свободу еще на шесть месяцев.
Все на него посмотрели и были очень удивлены, что ему не все равно, как пройдет его собственная жизнь. Его жалкая жизнь! «Эй, что это ты тут развылся? — говорили их раздосадованные взгляды. — Разве не видишь, что тут всем пофигу? Тебе самому-то не стыдно морочиться о своей дерьмовой жизни? Уж не думаешь ли ты, что нам есть до тебя дело? Ха! Да ты чокнутый! В мире обвал цен и кризис, а ты подсовываешь нам свою никудышную жизнь! Много о себе понимаешь! И в конце-то концов, какая разница, где тебе жить эти шесть месяцев? Дерьма везде хватает! Так что заткни свой вонючий рот, Васил, или как там тебя…»
Это хотели сказать все в зале. И я в том числе. Я схватил Васила за руку и потянул.
— Пошли на выход, не позорься! — прошептал я грубо. Он дернулся в ужасе, а я испытал внезапный прилив ярости. Уж слишком Васил подчеркивал ужас происходящей бессмысленности. Эта бессмысленность могла убить человека! Нет! Этот ужас, эта черная безысходность, которая выползала из зала, могла уничтожить Смысл Всего Мира.
В это мгновение я испытал невероятное отвращение ко всем вокруг.
К преисполненным бесстыдной досады обвинителям и к жалкому протесту их жертвы. Я сильно потянул за собой Васила и потащил его на улицу.
Он начал сопротивляться. Гнев на этот бесчеловечный мир вспыхнул во мне, как скрытая и смертоносная атомная бомба. Я ненавидел этот мир, который так поступал с несчастными людьми: доводил их до безумия, а потом заставлял других осуждать их и совершать — каждый день, методично — такие гнусные поступки, который и меня заставлял участвовать в них совершенно безропотно. Я умирал от приступа отвращения.