При этих воспоминаниях Бадринатх вздрагивал и корил себя за то, что дух великих предков покинул его. Старость? — Может, и она. «Не радует луна мучимого холодом, не радует солнце мучимого зноем, не радует жену муж, иссушенный старостью».
Ведь он пока хозяин в доме и мог бы все взять под свой контроль. Но не тут-то было. Каушалья своим безудержным темпераментом, жадностью, невежеством и слепой любовью к дочери Шейле подавляла его.
Каушалья, желая, чтобы ее дочь имела ученого, высокородного и богатого мужа, холила ее, держала в неге и довольстве.
По ее настоянию дочь отдали учиться в английский колледж, чтобы не ударить в грязь лицом перед другими богатыми семьями.
Этот снобизм, стремление к западной цивилизации, рабское преклонение перед ней — болезнь многих в Индии, которую занесли англичане. Это глубоко национальная беда.
Слишком занятые практическими устремлениями, англичане нисколько не наслаждались тем, что составляет роскошь, изящество и очарование Индии. Для них все это казалось пошлым и обыкновенным. Вообще они презирали все, что несходно было с привычными им понятиями.
Тщетно раскрывалась перед ними природа Индии, пленительная, простодушная и вместе с тем дикая и величественная; для устройства парков они не использовали ее богатство, а искореняли, насаждая растительность, чуждую местному климату.
И по сей час близ английских зданий уничтожается все, что напоминает Азию.
Они истребляли пальмы. А ведь Бомбей построен на месте великолепного пальмового леса.
Чем это можно объяснить? Тоской по родине? Уверенностью, что все европейское лучше азиатского?
Безнравственно пренебрегать природой, изумительной в своей простоте, и насаждать искусственную, не гармонирующую с законами экологии.
Но почему сами индийцы заражены тем же неприятием всего своего?
Вот и Каушалья туда же, и Шейла с ее английским колледжем.
Сколько раз, вспоминал Бадринатх, я говорил и настаивал на том, чтобы отправить Шейлу, как Зиту, в обычную индийскую школу!
Однако его настоянию пришлось рассыпаться в прах под натиском совместного словесного муссона жены и дочери, сопровождавшегося треском разбитой посуды. «Как не свить веревок из песка и не завязать в узел воздух, так и не исправить, видимо, характер и нрав жены», — думал Бадринатх.
Конечно же, он страдал, страдал, как старый израненный воин на поле боя. Бадринатх часто вспоминал брата Рао — этого светлого, чистого человека. Любил он его бесконечно и его молодую жену Лолиту!
Но луч, светлый луч пронзал темноту его мыслей. Этот луч — Зита, которая вобрала лучшие черты женщин его рода. Зита — его надежда. Он верил в ее судьбу, ее счастье. И радость поселялась в его старое и страдающее сердце.