Бабушка Зиты, в глубочайшем волнении, схватилась своими старческими руками за перила балкона и продолжала умоляющим голосом, защищая Зиту:
— Зита у нас скромная. Господа, вернитесь! Рави, возьми в жены эту девушку! — кричала в полнейшем отчаянии старушка. — Пожалейте мою старость, господин Чаудхури! Вас обманули. Зита совсем другая. Она не такая, какой вам ее представили! — не унималась Индира.
— Рави, ты спешишь в своих выводах, — продолжала она, — господин Гупта может подтвердить. Я вас заверяю, что Зита у нас на редкость воспитанная и скромная девушка. Возьми ее в жены, Рави! — рыдая, умоляла она.
— Извините, госпожа Индира, но так получилось, что лучше, если мы придем в следующий раз, — ответил уклончиво Рави.
Отец и сын медленно направились к дверям.
— Не проси, бабушка, не надо! — сквозь слезы, всхлипывая, приговаривала Зита.
Она сбросила ненавистные туфли и взбежала наверх, к бабушке.
— Каушалья, ты поступила дурно! — бросила свекровь невестке и, рыдая, откинулась на спинку кресла.
Бадринатх пошел провожать гостей.
— Господин Бадринатх, — обратился к нему отец Рави, — я разделяю вашу неловкость в данном положении. Получилось немного не так, как хотелось бы. Но все бывает. Мне думается, нам надо прийти в следующий раз.
— Да-да, в следующий раз! Обязательно, если господин Бадринатх не будет возражать, — дополнил Гупта.
— Итак, до следующего раза, до встречи! Благодарю вас за посещение, господа, — сказал Бадринатх, собрав последние усилия воли.
Гости откланялись.
Бедные кварталы Бомбея населены всевозможным мастеровым людом, мелкими ремесленниками, народными умельцами, куртизанками, портовыми грузчиками, дхоби — из касты прачек, индийскими цыганами, чандалами…
Здесь в основном одноэтажные каменные и глиняные дома, а порой попадаются и бунгало.
Гита, веселая и подвижная, в красном платье и в косынке такого же цвета, кокетливо повязанной на голове, открыла дощатую дверь, в которую семнадцать лет назад отчаянно стучался ее отец, и вошла в полутемную комнату, в которой она появилась на свет божий вместе со своей единородной сестрой-близнецом — Зитой, о чем она даже не подозревала.
Лила, ее приемная мать, тщательно скрывала это от Гиты.
Никто из соседей не знал, что Гита — не родная дочь Лилы.
Иногда по ночам Лилу мучили угрызения совести. Свой поступок она давно оценила и согласовала со всеми нравственным представлениями. Но видела в этом промысел божий.
Одно ее повергало в уныние и раскаяние — это невозможность создать соответствующие материальные и духовные условия для воспитания Гиты.