— Погоди! — остановила командора Галка, когда он уже садился в лодчонку. — Забыл таежное правило? Пошел на день, еды на три дня бери.
И она засунула ему во внутренний карман куртки кружок колбасы, а в карманах брюк разместила еще штук пять пирожков с осердием[10].
Ванюшка уплыл, а вскоре и мы тронулись в путь: золотничники, как мы стали звать теперь Антошку с его дружком, встали раненько, торопятся на старанку[11], видать, самородочки добывать. Едва они успели переправиться в надувной резиновой лодке на другую сторону Кутимы, как к «хижине Джека Лондона» подъехал на олене старик эвенк. С ним был целый караван оленей с навьюченными мешками. Ясно было, что к золотничникам он не имеет никакого отношения.
Миновали последний поворот Кутимы, и вросшая в землю переночуйка под кедром-великаном приветливо мигнула нам единственным оконцем. Эвенк уже разгрузил своих оленей и пустил их пастись. На вчерашнем месте горел костерок, уставленный закопченными котелками.
Старик встретил нас как дорогих гостей, помог лодки вытянуть на берег.
— Ты зачем скандалишь? — прикрикнул он на свою горластую пестренькую собачонку, разразившуюся для порядка не очень злым, но громогласным лаем. — Молчи давай, хвостом виляй. Гостей встречать-привечать, потчевать-угощать надо. На гостей серчать — борони бог!
— Бараний бог? — тихонько спросила у меня Галка.
Я отошел от нее, сделав вид, что не слышал.
— «Оборони» хочет сказать, а у него «борони» получается, — ответил за меня Кольча.
Галка, конечно, поняла, что я не желаю с нею разговаривать.
— Чаевничать будем, шибко хорошо кушать будем! — потащил нас к избушке добряк эвенк.
Чак и Дружок быстро освоились с Пеструхой его. Дружок по своей натуре пес ласковый, а Чак, я давно уже заметил, относится к собачьим потасовкам с величайшим презрением. В Басманке, бывало, подбежит к драчунам, ощерится и так рявкнет на них, что те сразу же подожмут хвосты.
Мы с интересом разглядывали эвенка. Лицом он очень похож на индейца, такими я привык их видеть в книжках на картинках да в кино: поджарый, бронзовый от солнца, с давно не стриженными длинными, спутавшимися волосами и голым, костистым подбородком. Я бы нисколько не удивился, если бы он назвался, скажем, Орлиным Когтем или Глазом Тайменя. Но старик назвался Иваном Прохоровичем, а выговор у него оказался точно такой же, как у наших деревенских кержачков такого возраста.
— Ты чо, паря, зенки-то пялишь на орончиков?[12] — благодушно засмеялся эвенк над Кольчей. — Побаиваешься, однако? Они смирённые! Бодаться борони бог!
За эту потешную поговорку мы его стали звать промеж себя Борони Богом.