— В переночуйку ходи, — раскрыл он перед нами дверь. — Кушать будем. По тайге с пустым брюхом бегать — борони бог!
Одет эвенк был так, словно собирался ночью по тревоге и впопыхах да спросонок перепутал свою и чужую одежду. С головы до пояса на нем все казалось чужое. Голубой пиджак в крупную клетку почти новый, ярко-желтая майка, на груди которой крупно по-английски выведено: «Президент», чуть поношенная шляпа-тиролька. (Правда, без пера.) А ниже пояса на старике все сидит так, как надо, все свое. Добротные кожаные штаны и мягкие олочи, подвязанные под коленками шнурками, чтобы не опадали голенища.
Мы, конечно, делаем вид, что нас нисколько не удивляет этот яркий контраст в его одежде.
— Как в плашку[13] попал! — с отвращением сдернул старик свой модный пиджак и швырнул бы под порог, если бы его не подхватил с налету Кольча. Руки не мои…
Борони Бог оказался человеком гостеприимным, общительным, компанейским. Вскоре мы уже многое о нем знали, не задав ему ни одного вопроса. Гостевал он в стойбище у своего сына, киномеханика и завклубом, справлявшего двадцатипятилетний юбилей. А сын, видать, большой пижон. И все, что из моды выходит, немедленно сплавляет отцу. А тот, как старый таежник, с ребячьего возраста приучен каждую тряпку беречь. Вот и приходится бедняге обряжаться во все, что скатывается с «гребня моды».
— Молодые поглядят на старого Ивана — маленько смеются, — жаловался он нам без особой обиды. — «Пыжон поневоле»! А какой я пыжон? Борони бог!
Здесь он остановился переждать, пока спадет жара, олешек покормить и напоить. Кто мы, куда и зачем плывем, даже не поинтересовался. В тайге обычай такой: встретил человека — накорми, обогрей, чаем напои, дай ему отдохнуть с дороги, а потом уж и разговоры разговаривай, если есть охота.
Еды на столе много, и все вкусная еда. У меня сразу слюнки потекли, надоели уже, приелись наши консервные блюда.
— Кого кушать будем? — посерьезнел вдруг эвенк, собрав верхнюю морщинистую губу гармошкой.
Выбирай, мол, кому что поглянется.
— Кольчу! — схохмил я.
— Борони бог! — эвенк замахал обеими руками. — Одни мослы!
И засмеялся, расправив гармошку на губе.
— Это у меня от чрезмерной подвижности! — пояснил Кольча.
Галка деликатно стала отказываться, дескать, мы недавно завтракали. И не сказала «дедушка», а дядя. Дядя Иван! Артисточка, одним словом. Но старику плевать на ее комплименты. Он даже обиделся, застрожился, насупив реденькие седые брови:
— Обижать старого Ивана — борони бог!
И не очень учтиво запихнул ее за стол, на широкую лавку.
В нос вкусно ударил мясной и рыбный дух, смешавшись с черемшой таежным полулуком-получесноком. К черемше прибавились какие-то еще запашистые травы. Эвенки на приправы эти мастера.