К чему это было сказано, Тезей не знал, но Прокруст захрипел и схватился за голову.
Он плотно прижал ладони к вискам. Впору было поверить, что у него прорастают рога, причиняя доктору невыносимые мучения, и надо силой остановить их рост. Сила не помогла: рога росли внутрь, загибались, заострялись, и когда острия сошлись, через рога пропустили ток. Мозг Прокруста усадили на электрический стул, но смерть медлила прийти за осуждённым. Содрогаясь от животного ужаса, Тезей следил, как доктора бросает то в жар, то в холод. Биение вздувшихся жил на шее, ясно видимое со стороны, напоминало авангардистскую ораторию: пульс частил, замедлялся, возвращался к норме, срывался в тахикардию, делался ровным и редким, как у йога в глубокой медитации. Белки глаз налились кровью, в следующий миг кровь рассосалась, белки пожелтели, желтизна сменилась перламутровым блеском. С телом творились изуверские чудеса: мышцы напрягались и расслаблялись в самых невообразимых сочетаниях, каменели в судорогах, текли киселем, причиняя Прокрусту мучения, которые доктор мог выразить лишь хрипом, еле слышным хрипом, не прекращающимся с первой минуты явления Неистового.
– Не надо, – вдруг произнес доктор. – Хватит.
И опять захрипел.
– Хватит, – повторил Тезей. – Не надо.
Он плохо понимал, к кому обращается. И не удивился, увидев, что доктор мертв. Мертв, не меняя позы, по-прежнему стоя на коленях перед безмолвной, спокойной как статуя Ариадной.
Оратория пришла к финалу.