- Папа, - предательски заявила Лера, чутьем поняв узбекскую фразу, - а Талиб не знает, кто такой Пушкин.
- Знаю я, - огрызнулся Талиб и неожиданно вспомнил слова генерала Бекасова. - Не ври. Он еще сказал, что народ молчит. Нет не молчит - без-мол-вству-ет.
- Вы подумайте, какая память! - восхитился Викентий Петрович. - Откуда ты это знаешь?
Мастер Саттар, профессор Закудовский и Лера стояли у памятника Пушкину и слушали рассказ Талиба про Федора Пшеницына, про коллекцию старинного оружия и про седого старичка, повторявшего эти непонятные Талибу слова.
- Пушкин - великий поэт, как Омар Хайям, Навои или Гафиз, - сказал Викентий Петрович. - Он написал много стихов, поэм, трагедий и рассказов. Конечно, каждый вспоминает у Пушкина то, что ему больше по душе, но мне нравятся другие строки, запомни их:
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал.
Взрослые сели на скамейку, а Лера и Талиб стояли, задрав головы, и смотрели Пушкину в лицо. Десятки раз проходила Лера мимо этого памятника, но сегодня впервые хорошенько разглядела его.
- Как ты думаешь, он к-красивый? - спросила Лера.
- Ты знаешь эти стихи?.. - начал Талиб.
- Конечно. Папа их любит, особенно две последние строчки: «Что в мой жестокий век восславил я свободу и милость к падшим призывал». - Она никогда не заикалась, читая книжку или стихотворение.
- Спасибо, - сказал Талиб. - Ты потом мне их перепиши. Ладно?
А про себя он подумал: «Хороший, наверно, был человек этот Пушкин».
Мастер Саттар и Викентий Петрович отдохнули или замерзли, во всяком случае, они встали со скамейки, и все двинулись в обратный путь.
- Пушкин когда жил? - спросил Талиб у Викентия Петровича.
- Эти стихи он написал восемьдесят два года назад.
- Хороший был человек, - вслух сказал Талиб то, о чем думал, стоя у памятника.
Они сразу попали в людской поток, влекущий их к Красной площади. Люди шли радостные и возбужденные, они пели песни, несли кумачовые лозунги и шелковые знамена. Где-то сзади духовой оркестр заиграл «Марсельезу».
Талиб оглянулся. Над трубами оркестра колыхалось полотнище с золотыми буквами: «Не трудящийся да не ест». На розовой стене Страстного монастыря было написано: «Мы на го?ре всем буржуям мировой пожар раздуем». А на здании Московского Совета среди елочных гирлянд, украшенных звездами, висел плакат: «Пролетарию нечего терять, кроме цепей, приобретет же он весь мир!»
Через несколько дней после демонстрации Иван Мухин постучал в дверь квартиры номер тридцать шесть дома номер четыре по Черниговскому переулку.