— Миллион долларов выкупа.
— Не отдал?
— Как видите.
Камера тем временем показала крупным планом живот банкира, там виднелся треугольный вздувшийся след — ожог от утюга. Затем показали руки банкира, пальцы. На правой руке, на всех пяти пальцах, из-под ногтей торчали булавки, которыми обычно бывают скреплены новые рубашки.
— Кем был раньше этот человек?
— Афганец. Прошел Афганистан.
— Потому и не выдал Хозяину ничего. Эти ребята крепкие.
Влад молча смотрел в глаза смерти, смерть с экрана смотрела на него. Внутри у Влада поселился холод, который не проходил. Он хотел услышать стук собственного сердца, но сердце замерло, оно совершенно не ощущалось.
Владу показалось, что глаза замученного афганца ожили, в них мелькнуло что-то горькое, недоуменное — мелькнуло и исчезло, глаза вновь стали мертвыми.
— Все, хватит! — Влад резко оттолкнулся от кресла, поднялся. — Включите свет!
В зале загорелся свет. Владу показалось, что здесь сейчас пахнет не известковой пылью, а кровью — запахом крови после этой пленки пропиталось все: стены, пол, кресла, экран, аппаратура, за которой сидела усатая видеоинженерша.
— Ну что, будем делать передачу? — спросил режиссер.
— Нет, — резко ответил Влад.
— Жаль. Не будем ли мы походить в таком разе на страуса, прячущего голову в песок? В Москве ныне льется столько крови, а мы ее не замечаем… А?
— На этой пленке сфокусирован сгусток крови, собранный в разных местах Москвы. Но Москва-то — большая. Кровь, раскиданная по крупным пространствам, незаметна. Не будем пугать жителей.
Влад сам не знал, что говорил… Он явно находился сегодня не в своей тарелке.
Весна 1995 года выдалась в Москве неровной — то вдруг проглядывало солнце, решительно раздвигало облака, и небо делалось безмятежно голубым, южным, звонким, вызывало радость, то вдруг облака смыкались, закрывали солнце, и тогда воздух серел, густел, словно наполнялся пороховой копотью, город становился блеклым, угрюмым. И на душе у людей делалось темно и угрюмо — никакого просвета.
Самое плохое — не непогода, ее можно пережить, ибо на смену хмари обязательно придет звонкое южное солнце, которое в начале марта пахнет то ли яблоками, то ли апельсинами и рождает в душе ощущение приподнятости. Самое плохое то, что люди потеряли уверенность в себе. Будто под ногами у них поплыла земля, еще немного и она вообще расползется — и тогда останется один путь — нырять с головой в эту схожую с болотом муть. А удастся ли выбраться из этого болота — никто не знает.
В Москве появились нищие, много нищих. Раньше в Белокаменной их столько не было. А сейчас, кажется, они сползлись сюда со всей России. Выглядели нищие очень убого, просто скорбно на фоне хорошеющей, нарядно украшенной, сплошь в заморских вывесках и иностранных надписях Москве.