Сангре упрямо нагнул голову, удивительным образом напомнив некоего молодого бычка, и пробурчал:
— Не то, чтобы хочу, но… пускай будет. Мне его туман… душу греть станет… в далеких странствиях. Что-то вроде таинственной двери в каморке папы Карло.
— Ведущей неведомо куда, — напомнил Улан.
— Неважно, — отмахнулся Сангре. — Главное, ведущей. А там, как знать, вдруг меня под старость лет на приключения потянет: мамонты, саблезубые тигры… Представь, женщина, сплошь покрытая шерстью. Это ж романтика.
— Скорее экзотика, — поправил Улан, — но если тебе так хочется, ладно, пускай, — покладисто согласился он.
Петр с каким-то непонятным облегчением вздохнул, словно боялся, будто друг запретит его прихоть со взрывом островка или станет насмехаться над его желаниями, и, задрав голову кверху, довольно заметил, щурясь от яркого солнца:
— Знаешь, времечко нам досталось так себе, средненькое, но если призадуматься, то ты прав: имеется здесь, по сравнению с двадцать первым веком, куча преимуществ. Да и в нашей с тобой будущей работе их завались: тут тебе и отсутствие адвокатов, и УПК[48] не для бандюков написан, точнее, вообще пока в зачаточном состоянии пребывает…
— А если сравнить с каменным веком, — подхватил Улан, — то мы с тобой и вовсе в раю. Хотя, — он усмехнулся, — ты бы даже и в каменном кучу хорошего нашел, если б мы туда угодили.
— А что, — оживился Сангре. — Запросто. Во-первых, девственная экология…
И он с энтузиазмом принялся излагать другу преимущества жизни в первобытно-общинные времена. Правда, в конце заметил:
— Но, положа руку на сердце, при наличии выбора я бы нынешнее средневековье на тамошние пещеры менять не стал. Хватит, махнули разок не глядя. И без того дешево отделались.
Улан покосился на ярко синеющее, как полевой василек, небо, сугробы искристого снега, высящиеся по бокам от санной колеи, густую зелень огромных корабельных сосен, втянул в себя свежий морозный воздух и добавил в унисон словам побратима:
— Можно сказать, счастливый билетик вытащили…
И все-таки до конца выдавить остававшуюся тоску от вчерашнего горестного известия Петр, как ни крепился, не смог. Посмотрев на солнечный круг, зависший над землей и своим нижним концом касающийся горизонта, он как бы невзначай обмолвился, указав на него другу:
— Если держать курс в ту сторону, через недельку, от силы две, можно было бы выехать к тому месту, где вырастет славный город Одесса, — и еле слышно добавил, — когда-нибудь.
И столько печали было в его словах, что Улан вздрогнул и зябко поежился. Однако быстренько взяв себя в руки, он преувеличенно бодро возразил: