Дозор вернулся вместе с Солоцким и его штабом. Новоявленный войсковой старшина, внешне такой же бравый, на гнедом коне, крест сверкает на черкеске под знаменитой бородой, но в глазах опасливый вопрос. Сделать бы ему разгон, снять с бригады за то, что не сумел большевиков одолеть, но надо город защищать. Да и опасно связываться — его в штабе Деникина любят.
Солоцкий доложил, что бригада отходит в полном порядке, пластуны Слащова прикрывают отступление.
— В полном порядке мы будем, когда красных остановим, — хмуро сказал Шкуро. — Разворачивайте бригаду, готовьте к конной атаке.
— Вы полагаете…
— Я полагаю, что мы должны не бегать от большевиков, а бить их.
Рота Гензеля с вами?
— Он не дошел до меня. Прислал связного с донесением, что отрезан колонной красных и ведет разведку в окрестностях Темнолесской.
Шкуро тронул лошадь и отъехал. Решил осмотреть поле, прежде чем говорить с Солоцким о конной атаке. Сам уже понимал, что вряд ли она возможна. Бригада, отступавшая в полном порядке, высыпала из леса едва ли не в панике, а вскоре за нею и пластуны покажутся. Слащов подъехал, не сдерживая тревожного волнения.
— Что делать, Андрей Григорьевич? Где занимать оборону?
— Мельников, разверни штаб в том овражке. Пойдемте посовещаемся, господа командиры.
Совещались недолго. Признали неохотно, что здесь на окраине города кавалерийская атака невозможна: артиллерия есть — снарядов нет. Решили кавалерию спешить, лошадей отогнать в предместье, а всем окопаться и защищать город.
— Должны до ночи продержаться, — сказал Шкуро. — Солнце на закате. Я еду к губернатору. Командует Яков Александрович.
До заката было еще далеко. Солнце жгло справа сзади, опушка леса пестро посверкивала. Там густо копошились темные фигурки — красные готовились к атаке.
Шкуро с ординарцами поскакал не к губернатору, а в свой штаб — там дежурили офицеры. На улицах — паника. Повозки, тачки с узлами. Люди, пораженные смертельным страхом, тянулись к вокзалу и к дороге на Тихорецкую.
И вдруг впереди какая-то заминка, непонятные звуки. Толпа, запрудившая улицу, мешающая проезду всадников, качнулась к тротуарам, и звуки стали понятиями:
Смело мы в бой поедем
За Русь святую
И как один прольем
Кровь молодую…
Запыленные, загоревшие, усталые после марша, до привыкшие восхищать городскую публику выправкой, бодро шагали роты корниловцев. Белые гимнастерки с корниловскими нашивками, синие галифе, сапоги — приоделись добровольцы. Фуражки хоть и видавшие виды, помятые, но козырьки — лихо на брови, набекрень. Впереди — полковник в мундире с орденами, с сигарой в зубах.