Зима с морозцем, выходной день, чистый снежный свет заливал комнату, маленький Аркаша скакал на деревянном коне. Михаил Петрович благодушно шелестел газетой, а в вазе конфеты «Мишка», на буфете — пачка печенья «Пети-фур», за форточкой на шнурке — пакетик с ветчиной… Неужели всего каких-то два года назад пересохшая вобла была лакомством?
— Ее Фридриху еще и двух нет, — говорила Лена, отложив письмо. — А нашему Аркашеньке скоро четыре. Иди ко мне, маленький. Вот мы какие большие. И какой ты у нас высокий, и волосы у тебя красивые, темные как у папы.
— Не хочу! — надул губы мальчик. — Не хочу темные, хочу светлые! — Он закричал сердито.
— У тебя не темные, сыночек, — успокаивал отец. — Светлые, мамины.
— Чем будет старше, тем будут волосы темнее, — возразила Лена.
Она стала самоуверенной, не допускающей возражений.
— Не хочу-у, — уже плакал мальчик.
— Я тебе дам «не хочу»!..
— Хватит, Лена. Что ты из-за пустяка. Лучше расскажи, что еще в письме интересного.
— Можешь сам все прочитать. Секретов нет. Любая цензура пропустила бы. Не знаю, почему она по почте не послала. Наверное, думает, что у нас не разрешают. Возьми, почитай.
— Меня в редакции эти письма замучили. Хоть сегодня отдохну. Есть там у нее что-нибудь любопытное?
— Дает свой берлинский адрес. Ее муж устроился в какой-то фирме. Сидит в конторе. Да… Что тут еще…
О Палихине вспомнила, о Грише. Если что-нибудь знаем. А если он в Москве, просит передать привет. — Леночка содержательно засмеялась: и насмешка, и удивление, и зависть, и даже восхищение.
— Надо позвонить.
— Надо ли? — усомнилась жена. — Он же в ГПУ. А тут связь с эмиграцией. Ее же тогда исключили с курсов переводчиков.
— Тогда как-то странно все получилось. Но я же сегодня там встречу кого-нибудь.
— Ты все-таки пойдешь?
— Я ненадолго, Леночка, мне нельзя не пойти. Луначарский будет, Демьян Бедный, наверное, Маяковский, Серафимович — все, кто участвовал в военной печати.
Вечером намечался торжественный сбор высших руководителей армии. А днем собиралась по случаю Пятой ‘годовщины Рабоче-Крестьянской Красной Армии писательская общественность.
Аккуратный Троцкий пришел и сюда — считал своим долгом лично общаться с военными журналистами и писателями. После своей правильной речи он не ушел, а участвовал в разговоре с обступившей его толпой. Огромный Демьян Бедный критиковал всех и вся, в том числе поэтов и прозаиков, особенно Маяковского, которого, кстати, на встрече не было. Кто-то восторженно цитировал строчки Пильняка[71], многие заучивали их как стихи: «Знамение времени — кожаные люди, в кожаных куртках большевики! — Каждый в стать, кожаный красавец…» И еще о некоем Архипове, который сидел в исполкоме, бумаги писал, брови сдвигая, и была у него бородка чуть-чуть всклокочена, а перо он держал топором. На собраниях говорил слова иностранные, выговаривал так: констатировать, энегрично, литефонограмма, фувдировать, буждет, — русское слово «могут» — выговаривал: магуть. В кожаной куртке, с бородой, как у Пугачева.