Софийский собор был освящен 27 декабря 537 года н. э. В то время, когда — примерно четыре с половиной века спустя — устанавливали мозаику, он оставался самым крупным и впечатляющим религиозным сооружением христианского мира и притягивал паломников со всей Европы. На них производили впечатление не только размеры и богатство того, что и сегодня считается величественным зданием, но и сведения о построившем его обществе. Западная Европа только начинала выплывать из века обскурантизма и испытывала чувство потерянности, культурного вакуума, который следовало заполнить. Во Франции, Британии и Германии немногие — даже среди аристократов — умели читать и писать. Одно за другим накатывали вторжения варваров — вандалов, готов, гуннов и викингов, практически покончившие с наследием Рима на Западе. А здесь, в Константинополе, старая империя продолжала жить, сохраняя былое величие и христианскую цивилизацию. Неудивительно поэтому, что с возвращением на Западе цивилизованной жизни люди думающие обратили свои взоры на Византию как на источник вдохновения. Они также смотрели на нее как на сокровищницу утерянного знания, ибо в Византии находились библиотеки, подобных которым в Европе не существовало на протяжении тысячелетия. Некоторые из них питали по крайней мере надежды на то, что «Святая мудрость», осязаемым образом которой являлся Софийский собор, поселится и в столицах Запада и таким образом принесет им новое просвещение, возрождение западной цивилизации.
Для западного мышления три царя из сказки о волхвах являли собой все самое экзотичное и цивилизованное. Они были не только властелинами или посланниками языческого Востока, но и паломниками высшего порядка. Они были людьми святыми, признававшими, что, какими бы огромными ни были их материальные богатство и власть, они все были слугами Младенца Иисуса. Западные художники и скульпторы средневековья старались отобразить это чувство смирения перед лицом большего величия и одновременно одалживали у византийцев идею аналогии. Подобно византийским императорам, Константину и Юстиниану, велевшим изобразить себя на мозаике над вратами Софийского собора, приносящими дары Приснодеве и Младенцу, европейские короли также позировали для подобных картин. Самым известным примером этого служит и самое, пожалуй, таинственное произведение средневековья. Его тщательный анализ обнаруживает скрытое знание и, как мне кажется, указывает на контакт между одной из коронованных особ Европы и тайным обычаем христианской герметики, облачившимся в одежды волхвов.