Напряженные отношения между этими двумя полярно противоположными школами мысли стали в значительной степени движущей силой политики церкви в IV веке, подчас ставя в тупик римскую церковь, которая — в отличие от своей греческой кузины — интересовалась академической теологией и больше заботилась о власти. Обе школы были — хотя часто сами не понимали этого — сторонами того же самого гностического взгляда на христианство. Их разногласия проистекают из их точек зрения: одной, рассматривающей жизнь с позиции человека как сотворенного, но еще несовершенного существа, и другой, сосредоточенной на идеале — совершенном человеке в образе Бога. Никейский символ веры склонялся благоволить александрийской точке зрения с весьма абстрактным определением Троицы в качестве тайны, недоступной человеческому пониманию. Такой подход удовлетворил латинскую церковь, но вызвал глубокое неудовольствие в Антиохии, приведшее к схизме в форме нескольких еретических движений вроде ариан и несториан, отколовшихся от основного ствола правоверного католицизма.
Эдеса увязла в этих конфликтах, и, как мы видели, в 489 году школа персов, отождествлявшая себя с несторианством, была закрыта, а ее наставники изгнаны в Нисибис. Это, однако, не означало, что оставшиеся в городе христиане объединились перед лицом ислама. Монофизиты все еще остались расколотыми на три подозрительно относящиеся друг к другу секты: православная греческая церковь, лояльная императору; яковиты, в большинстве своем сирийцы по национальности и твердые монофизиты, и, наконец, армяне. Каждая церковь имела своего архиепископа или патриарха и свой собственный кафедральный собор, а также свой «Мандилион». Естественно, они спорили, кому принадлежит оригинал, и весьма вероятно, что все три были копиями.
Захват арабами в 639 году Эдесы вместе со всей северной Месопотамией привел к тому, что «Мандилион» снова оказался вне пределов империи. Это было нестерпимо для византийцев, которые собирали античные реликвии со страстью, достойной современных археологов. В 943 году они осадили Эдесу и потребовали передачи «Мандилиона» в обмен на пленных мусульман и уплаты церкви 12 000 сребреников[69]. Хотя христиане Эдесы не желали расставаться со столь дорогой им иконой, мусульманские правители лучше поняли ценность сделки, в результате которой должны были быть освобождены несколько сот их соплеменников в обмен на тряпку сомнительного происхождения. В конце концов жители Эдесы отдали не без сопротивления «Мандилион», который с триумфом был доставлен в Константинополь и выставлен на обозрение в Софийском соборе прежде, чем быть переданным на хранение в императорский дворец. Хотя византийцы увезли то, что они считали оригиналом, нельзя исключить, что им всучили ту или иную старую копию. Одно можно сказать с уверенностью: жители Эдесы не расстались с ним по доброй воле, поскольку по связанному с «Мандилионом» суеверию Христос должен был защитить их от нашествия, пока икона оставалась в городе. Тот факт, что его защита не уберегла город от занятия арабами-мусульманами, не убавил их веры. Двести лет спустя горожане крайне нуждались в любой протекционистской силе, какую только им удалось бы найти.