— Ну вот, вот и еще раз мы собрались все вместе. И ты, и Томас, и Эваристо. И мы, и Жулия, и Изаура. И малыши. На рождество ждем вас всех, как всегда. Это хорошо, когда мы все вместе. Дом ведь велик для нас с матерью… — Он повернулся к ней. — Так ведь, Сузе?
— Не зови меня Сузе.
— Так ведь, Сузанна?
Не знаю, в какой сговор человек входит с именем, которое ему дают при рождении; имя ведь, как и наше тело, — тоже мы. Не представляю с другим именем ни Томаса, ни Эваристо, ни Алваро, ни Алберто, Алваро — это отец, а Алберто — это я. Не знаю, может, именно поэтому матери так не нравилось, когда отец называл ее Сузе. Но отец делал это настойчиво, должно быть, по той же самой причине — утверждал для себя то, чем она для него была, давая согласно своему представлению то, что было в его власти, — имя.
Помолчав немного, отец спросил:
— Что-то не клеится разговор, а?
Мать, не сводя с него своего особенно-печального взгляда, ничего не ответила. А Эваристо сказал:
— Отец! Ты все очень хорошо говоришь. Мы с удовольствием тебя слушаем. Продолжай.
И он продолжил:
— Так вот. Теперь, когда вы все здесь, гораздо легче начать разговор о… Мать все никак не привыкнет, что вы взрослые. Я же думаю, что…
Вдруг он дернулся, схватился за сердце и тяжело рухнул на стол. Подскочила тарелка и на полу разлетелась на мелкие кусочки, опрокинулся бокал и залил скатерть вином. Какое-то мгновение мы продолжали сидеть. Потом в панике повскакали с мест и окружили отца. Приподняли его. Седая голова упала на грудь, руки повисли как плети.
— Умер!
Кто это крикнул? Умер, умер! Жулия голосила, дети громко плакали, мать обнимала отца, ощупывала его лицо, руки, грудь, пытаясь вернуть его к жизни, и требовала, чтобы я бежал за врачом. Я и Томас отправились в поселок. Приехал врач. Отец неподвижно лежал на постели, куда перенесла его прислуга. Когда же наконец все, и в том числе Эваристо, который потерял сознание, пришли в себя и поняли, что случилось, я ушел в свою комнату и распахнул окно. Огромная торжественная луна, висевшая над деревней, купала в своем свете дыбившуюся перед окном гору.
Бесполезно пытаться уснуть. Я звоню в колокольчик, зову сеньора Машадо и прошу приготовить мне ванну, надеясь, что ванна меня успокоит. Сеньор Машадо согласен, но с оговоркой:
— Сеньор доктор, я хочу предупредить вас: в моем доме ванная комната — это ванная комната, вернее сказать, комната, в которой моются. У меня был постоялец, сеньор доктор, который только и делал, что давал концерты в ванной. Каждое утро он пел и заливал все водой.