— Ты ведь больше не убежишь, правда, сынок?
— Нет, маменька…
Получив костыли, он вскорости превозмог свою инвалидность, научась всему, что делают другие мальчишки, — крутил волчок, носился с луком, лазил по садам, так что отец стал подумывать нешуточно, не отдать ли его в цирк. Деревенская малышня без конца веселилась, потому что виданное ли дело, чтобы человек играл все игры на костылях. Каждому хотелось посмотреть, как выглядит культяшка, но сын Рольяса только самым близким давал потрогать ногу, толком рассмотреть, как она загибается крючком и болтается словно маятник. Иногда даже он позволял это людям взрослым и вполне почтенным, отчего отец даже надувался от самодовольства, видя, что владеет диковинкой, завлекающей людей взрослых и вполне почтенных. Только таким макаром, впрочем, они отсыпали-таки кое-какую необходимую мелочишку. Через некоторое время мальчишки привыкли к калеке, стали обращаться с ним как с равным; и поскольку иногда им нужно бывало его дразнить, они решили, что разумнее всего звать его просто «ляжкой». Но шестой сын Рольяса привык к дразнилке не так скоро, как следовало, и как-то раз его костыль полетел до того точно в голову одному мальчишке, что раскроил ее. С той поры Рольясу частенько приходилось починять костыли, причем он никогда не забывал вклеить предварительно парню за его безобразия.
Однажды утром Рольяс заседлал снова осла, примотал шестого и сказал «прости» супруге, стоявшей у дверей, передником утирая горестную слезу. Не было его долго. Люди, появлявшиеся в деревне, рассказывали, что видали его в Гуарде, на ярмарках в Транкозу, а г-н Козме, ездивший в Коимбру делать рентген желудка, уверял, что папаша с сыном подвернулись ему навстречу у Санта-Клары. Однако, когда они возвратились домой, ослиные ноги гнулись всего лишь под тяжестью Рольяса с малышом — почему супруга взвилась от ярости, решив, что мужик все просадил на вино и потаскух.
— Что… Это за столько-то времени! Ты мне только скажи, как ты все прожрал-то! Оставляет тут голодных детей, терпи, мол, сколько влезет!..
И когда нагнала его, уже в доме, бухнула кулаком об стол:
— Ты мне все же скажешь, где ты просадил деньги!
Рольяс, бесконечно невозмутимо, прихватив зубами резинку, развязал бумажник — складывающийся трижды — и выложил одну за другой две полсотенные.
— Я из кожи лез, только вот из-за этой образины больше и не привез.
Тем не менее, хотя и нужно было бы перед женой выказать особое недовольство сыном, у него это не выходило, потому что мальчишка ремень и мордобой сносил всякий раз не дрогнув.