— Вы же не знаете, что человек думает. Вы же не знаете ничего. Лучше всего не торопиться. Помрет Серый — вы били, сам-то он и не рыпнулся, как чучело на цепочке.
Мужики осели, тут же и еще один задумался:
— И Силва — не Серый.
Мгновенно при этой мысли все почувствовали, как ненависть отступает от Силвы с его упряжкой волов, его дюжиной коз и двумя огородами. На миг воцарилось общее удручение. Кое-кому самым простым стало казаться, на первый взгляд, решение поставить колонку точно на середине деревни, как раз у дома пройдошистого Силвы. Но кроме того, что место там было для колонки неподходящее, примириться, при таких страстях, с полюбовным соглашением никто уже не мог. Тогда Ромао, принадлежавший к Ни́зовым, объявил:
— Я пойду поговорю с ним.
И пошел.
Но Силва, оглядывая немотно свой воловий и козий уют, отрезал:
— А мне нет разницы, Ромао. Мне все одно, что внизу, что наверху.
Без сомнения, перед Ромао, прямо перед ним, был еще один негодяй, но только этот — субъект не шуточный. Разгоревшаяся борьба, однако, была слишком серьезна, чтобы пренебречь подлостью Силвы. Если заставить проголосовать владельца бычьей упряжки не удавалось, одна из партий должна была обернуть в свою пользу стариков нейтралитет. Тогда-то староста, один из Верхо́вых, начал вопить, к общему недоумению, что куда как правильно делает Силва, что не хочет мараться в этой распре братьев между собою, которая изгадила репутацию всей деревни. Верхо́вые в конце концов сообразили. И как один стали превозносить Силвино безразличие, как будто это было их знамя:
— Какой молодец, что не вмешивается.
— Он дорожит своим покоем, и совершенно прав.
Только тут ясны стали Ни́зовым размеры катастрофы. Потому Ромао, сбившийся с румба, снова атаковал мужика:
— Вот ведь в чем вопрос: поскольку вы, сударь, устранились, то староста и гнет куда хочет.
— Поймите вы меня, Христа ради: нет мне до этого дела. Все равно мне, тут ли будет колонка, там ли. Мое дело сторона.
Силву тем не менее стала тоже беспокоить близкая победа Верхо́вых. В том, что его выход из игры оказался старосте на руку, сомнения не было. А что делать? Он перехватил старосту, попросил:
— Пожалуйста, не говорите от моего имени! Обсуждайте свое дело, но оставьте меня в покое!
К чему все это! Староста, выпуча глаза и руки прижав к груди, отвечал резонно:
— Господин Силва! Единственно, что я твержу, так это что господин Силва не хочет путаться в заварушку и он глубоко прав. Ему покойно, и не хочет он с этим прощаться. Разве это неправда?
Это была правда. Так оно и было, действительно. От таких слов Силва смешался, взял шапку и пошел себе.