И тогда-то сельчане с
Низу отложили мотыги, готовые спорить до конца.
— Где же будет колодец?
Верхо́вые кричали, что, если колодец будет наверху, меньше, естественно, пойдет труб и поту. Кроме того, там была и площадь, достойная принять колонку. Ни́зовые галдели в ответ, что, если колодец будет внизу, удобней будет большей части деревни. Время от времени появлялся в народе чудодейный доктор, уже не из-за лихорадки, которая с новой водой исчезла, а зашивать то тут, то там ножевые раны, появлявшиеся каждое воскресенье. И старая Кремилда уже вздымала иссушенный опытом жизни палец над грохотом боя и прорекала:
— Чего они добьются? Перережут друг дружку? Только будет еще хуже. Кому жить, тот увидит. Захотели подправить дело рук Божиих, и Бог отнял у них мир.
Но каждый из них, с головою уйдя в спор, слышал один лишь собственный голос, и никто не мог понять слов Кремилды. Впервые за всю свою историю — историю побежденных — они чувствовали, что схватили своими тяжелыми руками судьбу за рога. Не могли ж они выпустить их из-за того, что там говорила какая-то старуха, хотя бы в ее словах и темнели угрозы.
И вот однажды случилось неожиданное. Вышло так, что, когда в воскресенье обсуждали этот вопрос на площади, чертов сын Серый, не пробовавший никогда ножа, заявил со смехом, что он не пальцем деланный, чтобы лезть в эту кутерьму. Пораженные, люди из обоих лагерей только перечитывали друг у друга в глазах такое богохульство.
Пока наконец Жерардо, вытянув шею, как петух перед боем, не подошел и не взял его за грудки:
— Разберемся сначала вот с чем: ты с нами или нет? Говорил ты все время или нет, что ты с нами?
— Ничего я никогда не говорил! — завопил с тревогой Серый.
— Никогда?
Зайдясь от предательства, уверенный, что защищать несчастного никто не станет, Жерардо врезал как следует. Но тут же и Педро-да Лажи схватил его в свою очередь и потянул на себя:
— А мы, говорил ты, что ты с нами, или нет?
— А на кой мне эта кутерьма? Я ничего не говорил!
— Говорил, — подошел еще один.
— Говорил, говорил!
— Ну, жулик!
— И нашим, и вашим хочет!
— Вали ему, — выкрикнул кто-то напоследок, чтобы покончить с трепотней.
И как будто все только и ждали этого приказа, оба лагеря навалились на несчастного и отделали его до жути.
Когда они наконец расступились, Серый лежал в середине круга весь окровавленный. Тем не менее, по неизъяснимому чуду, он не умер. Оттого, поговаривали, что это была не кровь, а вино.
Ну, а как прошло первое удивление, мужики вспомнили, что был еще один — собственно, единственный такой, а родился ведь и вырос тут в деревне, — который и рта не раскрыл насчет колонки: Силва. Все, кто были, когда сын Ромао подбросил эту мысль, рванулись от бешенства, первое движение было — подвезти скирду-другую соломы и запалить старика. Но голос какого-то осторожного человека утихомирил их: