Я замолчал. По мостовой прогромыхала запоздалая телега. За окнами чернел погрузившийся в ночь сад. Я вспомнил недавно поставленный в саду бюст Флорбелы[7] и подумал, что Флорбеле в этот час, должно быть, грустно. Шико слушал мой рассказ, покуривая. Каролино же, потрясенный, так и не закрыл рта. Наконец инженер сказал:
— Все это, учитель, очень печально.
— Печально? Почему же?
— Да потому, что вы предлагаете открыть уже давно открытую Америку.
— Открыть Америку?
— Конечно, ведь человек знает, и довольно давно, что существует.
— Это не совсем так. И что же он, по-вашему, знает? Истина-то как раз в том, что и сегодня он ничего не знает. Уверен.
Шико выпрямился, выпятил грудь. Это было ужасно. Он как бы чувствовал свое физическое превосходство.
— Мы живем в прекрасное время, — сказал он, — и единственное, за что мы должны бороться, — за право каждого быть сытым.
— А разве я утверждал, что человек должен голодать? Но если бы во все времена люди думали только об экономических улучшениях, они были бы уже не люди, а машины. Мой гуманизм — это не только кусок хлеба для каждого, но совесть и духовная полнота.
Рябенький смотрел то на меня, то на Шико, словно наблюдал за игрой в пинг-понг.
— А ты как думаешь? — вдруг обратился к нему Шико.
Парень вздрогнул, еще шире раскрыл глаза; в них мелькнуло что-то безумное.
— Я считаю, да, я… Я уже думал. Иногда дома принимаюсь думать: а что чувствует курица?
— Курица? — спросил инженер.
— Да. Курица. Я вот думаю: «А если бы я был курицей?» И то, что рассказал сеньор учитель, ну, о зеркале, я тоже уже думал. Мы ведь иногда, стоя перед зеркалом, строим себе гримасы. Ведь вот как бывает: сделаешь что-нибудь такое, очень нехорошее, уж лучше бы и… Потом подойдешь к зеркалу и скорчишь себе рожу — вроде бы отругал сам себя. И лучше станет. Но громко разговаривать сам с собой — я не разговаривал.
Мы с Шико смутились. Рябенький обалдело смотрел на >нас — то ли от своего, то ли от нашего замешательства.
Тут инженер, видимо решив разрядить обстановку, громко рассмеялся.
— Ну, Каролино, так что же курица?..
— Я не знаю, почему ты смеешься. Я думаю: «А что, если бы я был собакой? Или курицей? У курицы, например, глаза по бокам и клюв такой твердый. И потом, курица спит на насесте и не падает».
— Ну, ну. Хватит о курице. Займись делом, может, тогда и деньги, что даны тебе на книги, пойдут впрок. И забудь курицу. Думай, например, о корове для разнообразия.
— Но корова тоже животное любопытное.
Я был поражен. Поражен тем, что за странностями Каролино разглядел явное раздвоение: то ли он старался взглянуть на себя со стороны, то ли заявлял о своем безумии. С ним необходимо было поговорить. Сумасшедшим он не был, это ясно. Конечно, смущала его сбивчивая речь, смешил его тонкий голосок. Снова зазвонил телефон. Шико снял трубку.