Я тоже замерла. С одной стороны, потому что не хотела тревожить бычка, а с другой — потому что мне было приятно, что бычок меня полюбил.
Но в этот момент я услышала голос мамы. Она звала меня.
— Ну вот, — сказала я бычку, — то гонят, а то зовут.
Бычок посмотрел на меня грустно и понимающе и отпустил.
Но когда я побежала к маме по теплой непримятой траве, он вдруг, словно спохватившись, замычал. Да так жалобно, что у меня надорвалось сердце.
И долго еще я слышала этот зов, пока его не вытеснил другой — могучий бас поездов.
— Ну вот, — радостно сказала мама, когда мы приблизились к вокзалу, — отоварились на славу. До конца жизни хватит.
— До конца жизни, может, и хватит, — рассмеялась Лариса Андреевна, — а вот чтобы до конца пути — вряд ли.
Надо сказать, что ехали мы уже третью неделю, а конца, кажется, и не предвиделось.
Я шла рядом с мамой и то и дело взглядывала на нее: ее густые брови, обычно озабоченно сдвинутые, отчего лицо казалось сумрачным, разошлись, и между ними я увидела глубокую складку; но даже эта складка, белая на загорелой коже, казалось, выражала счастье.
— Лариса Андреевна, — вдруг размягченно сказала мама и обняла ее за плечи, вернее, за рюкзак, потому что плечи были под ним, — приходите-ка сегодня к нам обедать, с Верой Константиновной. Такой пир закатим. А то правда, что это мы сидим по своим норам, как мыши? Ведь война-то кончилась. Господи, неужели кончилась? Я, наверное, только сегодня, вот сейчас это почувствовала, честное слово. Будто какая тяжесть отпустила. А в тот день, в День Победы, я никакого облегчения не чувствовала. Даже стыдно. Вышла на улицу — все смеются, незнакомые люди друг с другом обнимаются. Солнце светит. А у меня на душе чернота одна. И то сказать: до этого я еще ждала Илью. Ведь не погиб, а только пропал без вести. И все утешали: вернется! И я тоже верила. А в тот день поняла: нет, не вернется. Такая уж я невезучая. И ему свое невезение передала. Да что там… А сейчас как будто свежим ветром все из меня выдуло. Жить хочется! — И мама глубоко и сильно вдохнула в себя воздух. — Что-то нас ждет там, в Москве…
Мама посмотрела вперед, туда, где перекрещивались, стягивались в металлический узел и снова разбегались рельсы и где справа от вокзала на запасных путях стоял наш товарняк и наш вагон — продутое всеми ветрами, пропыленное многими километрами дорог, тряское, кое-как устроенное жилище, где нас ждала бабушка и, наверное, уже нервничала.
Я тоже невольно перевела глаза туда, куда смотрела мама, и все во мне оборвалось. Поезда не было.