Федя размяк от ласкового обращения и ответил:
– Ясно. Норд! Пошли с пляжа!
Я заметил, что, услышав своё новое имя, пёс вздрогнул и внимательно посмотрел на Федю.
– Дожила собачка до своего лучшего часа! – сказал кто-то им вслед.
После пляжа по дороге на почту мама сказала:
– Я совсем забыла показать тебе лавр. Посмотри! – Она сорвала с куста тёмно-зелёный, словно только что выкрашенный масляной краской листок. – Разотри и понюхай.
Я растёр в пальцах жёсткий лавровый листок, понюхал и спросил:
– Неужели это те самые пахучие листья, которые ты кладёшь в борщ?
– Конечно! – засмеялась мама.
– Вот оно что! – удивился я. – Из них венки делают для чемпионов! Ты подумай!
Я сорвал десять листьев и положил в карман. На почте я написал на конверте Снежкин адрес. Потом купил за пятачок ещё один конверт. В него я положил лавровые листья для нашей соседки Ольги Михайловны. Она часто приходила к нам занимать то лавровый лист, то перец чёрный и красный, то лимонную кислоту. А меня посылали к ней за солью и спичками.
На двух конвертах я указал наш обратный адрес.
Потом мама купила в магазине мяса и овощей, мы попили кваса и пошли домой.
Кошка Волна, как только увидела Кыша, изогнулась и приготовилась прыгнуть на чинару. Но Кыш зарычал и тявкнул:
«Жарко. Противно с тобой связываться. Ночная пиратка!»
– Молодец! – сказал я ему. – Веди себя как мужчина!
Вечером я решил устроить засаду с сигнализацией и ловушками, мимо которых похитителю невозможно будет пройти.
Мы подождали, когда придёт с работы Анфиса Николаевна, и вместе пообедали. После обеда я вдруг почувствовал, что у меня по спине побежали мурашки, как при простуде, и заболела голова, но маме я решил про это не говорить. Ещё у меня очень горела кожа на ногах и на плечах. И про это я тоже не сказал маме, а так, чтобы она не услышала, расспросил Анфису Николаевну, как лечат людей, обгоревших на солнце.
Анфиса Николаевна внимательно на меня посмотрела и сказала:
– А ведь ты обгорел! И не вздумай отпираться.
Я упросил её ничего не говорить маме и вытерпел, когда она намазала мои ноги и плечи тройным одеколоном. А жгло их так, что хотелось кричать по-кошачьи: «Мря-яуу!»
Я вынес раскладушку на улицу. Кыш тоже чувствовал себя плохо. Он отказался от еды, пил воду и жевал на лужайке травку.
– Пойдём гулять и смотреть дворец, – позвала меня мама.
– Ты иди, а я полежу.
– Без тебя я во дворец не пойду. Пойду лучше на свидание к твоему папе. В конце концов, «Кипарис» не больница.
– Но ведь Корней не велел тебе приходить, – сказал я.
– А я и не пойду. Папу кто-нибудь вызовет, и мы погуляем до ужина.