Южная Бавария
Здесь возвышаются гора за горою, лес за лесом, все выше и выше, как зеленые пирамиды, а за ними голые скалы, на коих лежит нетающий снег. Как очи нежного отца на неблагодарных детях, солнце на них тщетно ударяет! Ниже клубятся тяжелые облака. Ясные теплые дни редки на высотах… Часто встречаются озера, осененные лесистыми горами. То вижу в них нежные взоры, отражающие высокие, но печальные мысли, то влажные амфитеатры, где дремучие леса одни ожидают водяных побоищ. Тут не звучат ни лиры, ни литавры; одна строгая гармония грома прерывает тишину сего зрелища.
Тироль
Вершины гор, освещенные солнцем, полузакрытые облаками, напоминают о таинственных Синае и Фаворе, как будто и здесь скрывается для взора недостойного какое-нибудь чудо. Столица Германского Тироля стоит под скалами неизмеримыми; над ними нависли темные леса, разноцветные луга и нивы, а над горами – тусклые облака. Какой Кремль величавый! Под высокою горою в узкой долине шумит каменистая речка, бьет и хлещет по гранитам. Далее бездна вод то поглощается незримою пропастью, то выбегает из нее обширным потоком. В столице тирольской сохраняются три великих воспоминания: гробница Максимилиана, окруженная толпою государей, которые и под бронзою сохраняют память высокого уважения – учреждение Марии Терезии, по которому двенадцать дам над памятником порфироносного ее супруга продолжают ее моления: обе мысли достойны рыцарских времен. Живое благоволение к Гоферу есть третье воспоминание: горный охотник лежит вместе с царями, а предание о нем так же не умолкнет в горах тирольцев, как и песнь их патриотическая и задумчивая.
Со всех сторон я вижу пейзажи Рюисдаля и Сальватора Розы. Какое торжество для художника, когда сама природа, творение Божие, напоминает произведения смертного. Здесь дерево сухое, обросшее мхом, валится на бодрое и прямое, а там, внизу, падший пень лежит мостом над свинцовым зеленым потоком. Тут сосны проникают прямыми своими ветвями округленную и обширную тень платанов. Лиственницы качают над пропастями свои пернатые ветви. Древний дуб простирает неровные и голые сучья, темно-зеленый плющ обвивает гнилой обширный пень его и, как любовь детей, согревает, может быть, и удерживает жизнь в лесном старце. Сосны, как щетина, покрывают скалы от глубины до вершин, а в сырых ущельях журчат и пенятся водопады.
Тиролец измеряет свои горы твердою стопою, как серны быстроногие. Взор его привык к огромности, удивляющей прохожего. Так девственный взор смущается, когда в первый раз поражен видом порока, но мало-помалу привыкает к опасному зрелищу. Таким же образом люди, живущие всегда с великими мужами, свыкаются с их величием; так вдова великого островитянина ценит себя простою вдовою, а жена альбионского барда видит в гении, принадлежащем вселенной, собственного мужа, хозяина, угодника ее домашних причуд.