Однако ее позиция, даже с высоты достигнутого положения, иногда казалась ей недостаточной, и она начинала лелеять безумные надежды вроде тех, которые ее предшественнице мадам де Ментенон удалось сделать реальностью. Однажды в минуту слабости она доверилась своей подруге мадам де Ваши, улыбаясь своей прежней наивности неофитки.
«Когда-то, – написала она, – у меня была мысль стать женой короля, и я льстила себя надеждой, что лучший из королей ради меня решится на то, на что его прадед пошел ради пятидесятилетней женщины. Есть только одна маленькая сложность для осуществления этого прекрасного плана: Знатная Дама (королева) и Маленький Нормандец (муж госпожи Помпадур) до сих пор еще живы. Вот какими химерами, милая графиня, так долго тешилось мое бедное сердце»[94].
Она всегда оставалась королевой, даже больше, чем могла пожелать, хотя в несколько аллегорической форме, и по мнению тех, кто преувеличивал ее влияние, сравнивая с премьер-министром Франции и приписывая ей власть, превышавшую даже власть короля. Прекрасный случай побранить слабость и зависимость Людовика XV и возложить на маркизу ответственность за все обрушившиеся на королевство беды. На эту тему ходило множество историй, и двор изощрялся в сплетнях о ее репутации и могуществе. Мадам де Помпадур сама давала пищу жестоким анекдотам, возникавшим по недоброжелательности или наивности.
«Мне вменяют в вину, – писала она, – обнищание народа, дурные планы кабинета, слабые успехи в войне и триумф наших врагов. Меня обвиняют в том, что я все продала, всем распоряжаюсь, всем заправляю. Однажды случилось, что за ужином к королю подошел симпатичный старик и попросил отрекомендовать его мадам де Помпадур. Все засмеялись над простотой бедного человека, но я не смеялась. Другой человек некоторое время назад, в Совете, представил любопытную записку об изыскании денег, не причиняя беспокойства народу: его проект заключался в том, чтобы попросить меня ссудить королю сто миллионов. Опять все рассмеялись, кроме меня»[95].
Жестокие насмешки и убийственное недоброжелательство проявятся позже. А в начале ее карьеры преобладало другое чувство, которое можно определить как изумление. Вступление мадам де Помпадур в Версаль имело чудесные последствия. Сколько новизны привнесла с собой эта истинная парижанка со своей веселостью, ясным умом и свободой, которые так контрастировали с жеманством и устаревшей слащавостью двора. Рожденная, воспитанная и сформировавшаяся в духовной среде лучшего парижского общества, самого открытого и привлекательного – в литературных салонах и особняках щедрых финансистов – эта маркиза принесла с собой во дворец легкий бриз, наполненный дыханием жизни столицы. Не лишая величественности, она смела пыль с позолоченной роскоши, появляясь то здесь, то там, подобная розовому бутону, и повсюду разнесла прекраснейший дух интеллектуальных кругов Парижа. Свежий ветер совершенно нового вкуса, пикантный и пряный, повеял на Версаль, который сначала только заскрипел под этим дуновением, а когда прошло первое головокружение, очертя голову кинулся в изящные наслаждения истинно французского духа, которые завела здесь маркиза. Скованные условностями и конформизмом двора, придворные, разумеется, находили стиль мадам де Помпадур чересчур буржуазным. Но ее характер и манеры были насквозь проникнуты тактом и учтивостью, которую парижское общество возвело на самую вершину искусства совершенного изящества и чистоты. Нежным и скромным вестником этого стиля она вступила в Версаль.