— Садись, подвезем!
— Не-не-надо!.. — голос мой задрожал. И в голову полезли самые малоприятные мысли. Я покосилась на карету, с ужасом представляя его пассажира.
Извозчик за моим взглядом проследил. И рассмеялся открытым, добрым смехом.
— Не кусается он, совсем безобидный. Как бы ты сама его не покусала. В город, в институт везу.
Я глаза недоверчиво сузила.
— А решетка зачем?
Извозчик потер усы и направился к повозке.
— Чтобы не сбег. Родитель желает, чтобы чадо училось.
— А чадо не желает? — тут уж я усмехнулась, разглядывая крепкую карету и толстые прутья решетки.
Извозчик похлопал пегую лошаденку по толстому крупу. Та головой качнула будто спрашивая «Чего стоим?». Мужик ко мне обернулся, почесал в затылке.
– Кто его знает, чего нынче молодежь желает, а чего нет. Вот ты чего хочешь?
Я растерялась. Промелькнули разом сквозь призрачные воспоминания все прожитые годы. Вечно недовольная Инди. Синяки от её побоев. Заступающаяся за меня Хилда, и иногда, по той же причине, тоже ходившая с синяками от тяжелой руки матери. Я, корчившаяся на полу в гостиной, ехидный смех Инди.
— Сдохнешь со своим даром, как и родичи твои!
Хилда плакала, поливала меня водой из старого ведра, накладывала мокрые тряпки на пылающее огнем тело.
А потом была первая жертва лилового дыхания. Нет, я не убила. Едва тронула. Какой-то заезжий, нечаянно встретившийся в переулке, он даже не заметил.
Зато заметила тетушка. Дикая злоба на её перекошенном лице, когда я вошла вся обновленная с сияющей кожей, и пылающими лиловым зрачками.
– Глаз-то не было, чтобы видеть с кем повелась! Дура, мать твоя… – с ненавистью выплюнула она мне в лицо. И просто ушла, сжав руки в кулаки и трясясь от бессильной злобы. Это бы единственный раз когда Инди смогла сдержать ярость. Я машинально коснулась пальцами ребер, сколько раз по ним прошлись кнутом, поленом и всем что попадало под руки Инди. Оставались тонкие рубцы, неровные шрамы. Они проходили, стоило мне позаимствовать хоть немного чужой силы. Вот только проходили они с кожи, а в душе так и оставались, кровоточили и разрастались в один большой багряный рубец.
Что я хочу? В глаза мне светили последние лучи уходящего на покой солнца — бледные, тусклые, едва ли дающие тепло. Мертвые лучи. Уходящие на покой.
— Одиночество, — проговорила я чуть слышно. — Спокойствие. Свободы от… — осеклась, потупила растерянно взгляд. Надо же, расчувствовалась!
Извозчик кашлянул в руку. Нахлобучил шляпу на голову, из уже из-под широких полов бросил хмурый взгляд.
– Обидел что ль кто?
Я взгляда на него не поднимала, и уже сожалела о вырвавшихся словах. Сейчас расспрашивать еще, не дай, нечистые начнет.