Вот за что я любил Алину — за это умение дружить с вещами, за чувство гнезда. Мне нравилось, как она в мебельном придирчиво ощупывает козетки, пробует натянутый велюр дивана, дотошными вопросами загоняет продавца в угол, вызывая ненависть и уважение одновременно (каждый продавец ждет такого вот понимающего матерого покупателя, перед которым можно развернуть закрома своей профессии), как на рынке деловито и напористо торгуется с хитрооким продавцом из-за пучка укропа или упрямо, как бы невзначай докладывает на жульнические весы лишнюю картоху… Такая женщина не пропадет, думал я, ну не должна пропасть, вывернется из любой ситуации, а вместе с нею и тот, кого она обустраивает-обстирывает. Рядом с такой на мужчину нисходит покой и услада, вот такая женщина и должна охранять тебя со спины, думал я.
Всего этого в ней не было. Когда она суетилась по дому, то казалась всполошенной птицей, напуганной чередой подступающих катастроф, вечно у нее что-то подгорало, сбегало, то молоко из кастрюльки, то борщ перекипит и потеряет цвет и вкус, а капуста превратится в вываренные ошметки, то дверь захлопнется от сквозняка, пока она выносит мусор, забыв поставить замок на фиксатор; рядом с ней я становился таким же беспомощным путаником, рассеянным с Бассейной, блуждающим в мире уворачивающихся предметов, мстящих мне на каждом шагу. Просто удивительно, как нам при совместном проживании бок о бок передается от партнера это многое, часто не лучшее, исподволь меняя нас и переворачивая на всю жизнь. Моя мать вырастила меня в стерильном доме с ежедневными уборками, в ненависти к беспорядку, пыли, хаосу, ничего этого не пригодилось, все оказалось зря, вся выучка и муштровка; когда мы зажили вместе, я порыпался было и вскоре успокоился, поняв, что — все, поняв, что — попал, и что не это в конце концов главное. Не это — но что же? Хаос, сумбур переносился на жизнь, поступки, мысли, работу, но сделать ничего уже было нельзя. Когда человек погружен в себя, он ничего не видит-не слышит, тем более когда так окончательно и бесповоротно погружен, выхватывающий из жизни только то, что греет, что отвечает порыву сердца и души, минутному интересу, просто настроению. Есть женщины, сырой земле родные. И каждый шаг их — гулкое рыданье, Сопровождать воскресших и впервые Приветствовать умерших — их призванье. И ласки требовать от них преступно, И расставаться с ними непосильно. Сам варил, сам убирал. Ходил на рынок. Она ездила к Киевскому вокзалу, куда хохлы привозили молочное, и покупала колбасный сыр любимый, выгадывая рубль, гордилась им, как победой над тощим бюджетом, этот ее любимый маршрут — через пол-Москвы на Киевский за лишним рублем-полтинником.