На берегу стоял стожок. Мы сидели на сене и провожали солнце. Потом стали целоваться, словно топчана нам было мало, у исторического грота на краю озера, в котором, как считалось, Нечаев за сотню лет до нас убил студента Иванова и к которому приходил Достоевский в «глухую пору листопада», набираясь художественного дыхания для завершения главы «Многотрудная ночь», содержащей сцену убийства Шатова. Этот грот Нечаева — Достоевского, перекочевавший в «Бесы» — литературное урочище, ставшее столицей нашей памяти, отравленной любовью и литературой, люболитературой. Кто-то перенес часть сена в грот и устроил в нем лежбище, я увлек жену в грот, и мы рухнули на сено под стрельчатыми сводами декоративной руины, построенной забавы ради, ни для чего больше, крепостными каменщиками по приказу феодала, владельца тягловых душ, смотревшего на них, как на товар, оценивая мышцы, зубы, костяк, нрав и повадки, надеясь, пока руина строится, выжать работы побольше, а потом заломить и за усадьбу, и за руину, и за человечьи бессмертные души подороже. Художественое дыхание Достоевского мешалось с нашим дыханием и хриплым дыханием умирающего студента Иванова с затянутым на шее собственным красным шарфом, мы с женой бились в сене, словно рыбы, выброшенные на берег, устраивая семейные сатурналии на месте давнего убийства, мы словно стремились развеять морок, нечувственно превзойдя поселившиеся в исторической руине страх, ненависть, ужас, отчаяние, эта пролитая кровь била незримым фонтаном из кладки старорусского кирпича и мешалась с семенем, стихами о солнце, море, взгорьях и долинах, отворившая великие реки крови, изменившая историю страны до неузнаваемости, ввергнувшая в армагеддон наяву. «Я в этот мир пришел, чтоб видеть море И пышный цвет долин. Я заключил миры в едином взоре, Я властелин».
Входившая в доморощенную группу «Народная расправа» кучка студентов Петровской сельхозакадемии расправилась в этом старинном гроте со студентом Ивановым, заподозрив его в отступничестве. Заманивал Иванова в грот самый старший — литератор Прыжов (я писал о нем студентом курсовую, случайно напав в каталожной картотеке Литинститута на его замечательную «Историю кабаков в России»), остальные были двадцатилетними мальчишками и только мешали друг другу в темноте руины, когда Нечаев стал душить отчаянно кусающегося Иванова (шрамы от укусов останутся на руках революционера на всю жизнь, как боевые отметины, и вызовут отвращение у Бакунина, к которому сбежит убийца), а потом прострелил голову полузадушенной жертве, труп совместными усилиями затолкали в прорубь этого мирного пруда, обвязав кирпичами.