Вот, собственно, и вся маленькая история, случившаяся на станции Майори на Рижском взморье. Зачем я ее рассказал? Начав писать ее, я думал совсем о другом. Как это ни покажется странным, я размышлял о значении подробностей в прозе, вспомнил эту историю и решил, что если ее описать без одной главной подробности - без того, что собака всем своим видом извинялась перед хозяином, без этого жеста маленькой собаки, то история эта станет грубее, чем она была на самом деле. А если выбросить и другие подробности - неумело заплатанную куртку, свидетельствующую о вдовстве или одиночестве, капли талой воды, падавшие со шляп молодых людей, ледяное пиво, мелкие деньги с прилипшим к ним сором из кармана, да, наконец, даже шквалы, налетавшие с моря белыми стенами, то рассказ от этого стал бы значительно суше и бескровнее. В последние годы подробности начали исчезать из нашей беллетристики, особенно в вещах молодых писателей. Без подробности вещь не живет. Любой рассказ превращается в ту сухую палку от копченого сига, о какой упоминал Чехов. Самого сига нет, а торчит одна тощая щепка. Смысл подробности заключается в том, чтобы, по словам Пушкина, мелочь, которая ускользает от глаз, мелькнула бы крупно, в глаза всем. С другой стороны, есть писатели, страдающие утомительной и скучной наблюдательностью. Они заваливают свои сочинения грудами подробностей без отбора, без понимания того, что подробность имеет право жить и необходимо нужна только в том случае, если она характерна, если она может сразу, как лучом света, вырвать из темноты любого человека или любое явление. Например, чтобы дать представление о начавшемся крупном дожде, достаточно написать, что первые его капли громко щелкали по газете, валявшейся на земле под окном. Или, чтобы дать страшное ощущение смерти грудного ребенка, достаточно сказать об этом так, как сказал Алексей Толстой в "Хождении по мукам": "Измученная Даша уснула, а когда проснулась, ее ребенок был мертв и легкие волосы у него на голове поднялись". "- Покуда спала, к нему пришла смерть... - сказала Даша, плача, Телегину. - Пойми же - у него волосики встали дыбом... Один мучился... Я спала. Никакими уговорами нельзя было отогнать от нее видение одинокой борьбы мальчика со смертью". Эта подробность (легкие детские волосы, вставшие дыбом) стоит многих страниц самого точного описания смерти. Обе эти подробности верно бьют в цель. Только такой и должна быть подробность - определяющей целое и, кроме того, обязательной. В рукописи одного молодого писателя я наткнулся на такой диалог: "- Здорово, тетя Паша! - сказал, входя, Алексей. (Перед этим автор говорит, что Алексей открыл дверь в комнату тети Паши рукой, как будто дверь можно открыть головой.) - Здравствуй, Алеша, - приветливо воскликнула тетя Паша, оторвалась от шитья и посмотрела на Алексея. - Что долго не заходил? - Да все некогда. Собрания всю неделю проводил. - Говоришь, всю неделю? - Точно, тетя Паша! Всю неделю. Володьки нету? - спросил Алексей, оглядывая пустую комнату. - Нет. Он на производстве. - Ну, тогда я пошел. До свиданьица, тетя Паша. Бывайте здоровы. - До свиданья, Алеша, - ответила тетя Паша. - Будь здоров. Алексей направился к двери, открыл ее и вышел. Тетя Паша посмотрела ему вслед и покачала головой: - Бойковитый парень. Моторный".