Он откинул голову и рассмеялся. Чистым, радостным смехом, который я запомнил слишком хорошо. По контрасту с кровавым ожогом лица это смотрелось жутковато.
– А ты всегда был умен, малыш Хаймлад. Все правильно. Здесь нет никого, кроме тебя. Значит, я – это тоже ты.
– Пришел попрекать меня чужими смертями?
– Пришел спросить, зачем ты выжил.
– Не твое дело.
Оттого, что я все еще стоял на коленях, он был выше. Словно мне снова восемь, а ему двенадцать.
– Ответ неверный, – произнес Гайлс свою любимую фразу. И ударил.
Магией смерти. Чистой, честной болью.
…Он любил повторять, что жизнь и смерть – есть одно. И засунуть в доказательство своих слов в свежую рану семечко какого-нибудь сорняка, чтобы заставить его прорасти сквозь чужую живую плоть тут же, на глазах толпы своих подпевал.
Еще большее удовольствие он получал, когда кто-то делал подобное по его указу.
Его ум был философским, размышления – глубокими, игры – изощренными, а издевательства – продуманными. Никто не мог чувствовать себя в безопасности. Никогда. И он редко доводил дело до смерти. Предпочитал унижения или увечья.
И даже садизм его был совсем не детским. Слишком искушенным, опирающимся на знание человеческой природы.
Мой крик растаял в воздухе, когда я упал лицом в пепел. Если в безвременье и было что-то настоящим, то только боль.
– Видишь ли, малыш Хаймлад, я – это ты. А значит, это – наше общее дело. Зачем ты выжил там, где другие погибли? Для чего ты живешь?
– А ты точно часть меня? Как-то непохоже. Это ж как себя ненавидеть надо, а я себя люблю.
– А ты гордый, – радостно сказал Гайлс. – Всегда был гордым. Поэтому с тобой было интересно.
И снова ударил.
Меня словно окатило кипятком, но в этот раз я сумел сдержать рвущийся крик.
– Мы можем так долго развлекаться, – он захихикал. – Как ты думаешь, у нас ведь есть немного времени, малыш Хаймлад?
– Мое имя – Элвин, – я стиснул зубы и поднялся в два рывка, преодолевая боль. Встал, глядя на него сверху вниз.
С высоты моего настоящего роста он оказался совсем мелким. Щуплый, тощий мальчишка. Даже еще не подросток.
Я вцепился в его темно-рыжие волосы, заставляя вскинуть голову. Глаза цвета болотной тины в окружении ожогов и кровавых ран.
Когда Гайлс заговорил, в его голосе больше не было прежнего веселья:
– Ты молчишь потому, что не знаешь. Хаймлад Скъельдингас мог бы вернуться к своему народу, но тебе неинтересно править. Не хочешь ни за кого отвечать?
– Не хочу.
– Ни приказывать, ни подчиняться… Ты искал свободы, не так ли? Так вот она – твоя свобода. Жри ее, если сможешь.
Он дернулся и скользнул в сторону. Скальп с влажным звуком отделился и остался в моих сжатых пальцах.