Борясь со мной, он толкает меня назад и вниз. Я падаю на бетон, сдирая колени в ослепительной вспышке боли. Это как на сцене. Он наклоняется ко мне, тяжело дыша, глядя дикими глазами.
— Почему ты сбежала? — требует он.
Я смеюсь и вздрагиваю одновременно. Результат — сломанный звук. Плач.
— Ты знаешь.
— Мне было бы все равно, если бы твоя сестра исчезла, но ты...
— Вот поэтому мне пришлось уйти. Потому что ты не заботился о ней. — Я выворачиваю руку, но сейчас я на коленях. Я теряюсь. Мы находимся посередине тротуара в дерьмовой части города, и никто не станет вмешиваться. Никто и пальцем не пошевелит, чтобы защитить меня. — Тебе тоже было безразлично. Даже когда ты отдал меня Байрону.
Его лицо кривится от ярости. Или вины?
— Ты должна была прийти ко мне.
Я смеюсь. Возможно, в этот момент это неправильно. Господь знает, что я никогда бы не засмеялась в лицо моему отцу дома, в особняке, бегая по обюссоновским коврам в своих балетных тапочках, как будто они могли каким-то образом перенести меня в другое место.
Мы больше не в особняке. Балетные тапочки на самом деле перенесли меня в другое место. Они дали мне способ поддержать нас, когда мы сбежали.
— Ты видел, папа. — На языке горечь. Я слишком устала лгать. — Ты видел, что он со мной делал, и похлопал меня по голове, словно я была домашним питомцем.
— Ты моя дочь, — кричит он, и то, как он это говорит, означает то же самое.
— Нет, ты прав, — говорю я с сарказмом. — Как пить дать, ты бы защитил меня, попроси я. Точно так же, как защитил мою мать.
Он все еще нависает надо мной. Его глаза сужаются, и впервые с тех пор, как он меня поймал, настоящий страх пронзает меня. Даже в своей глубокой печали, когда моя сестра ушла, и меня предал мой любовник, я не хочу умирать.
— При чем здесь Портия? Я не тронул ее и пальцем.
— О, придерживаешься золотого стандарта, верно? Как насчет пистолета, ты ее застрелил? Или ножа, ты ее зарезал?
Он тянется ко мне, к моим волосам. Отец наклоняется, сжимает руку, отклоняя мою голову назад.
— Что ты имеешь в виду, дитя? — Его слова низкие, шелковистые. — Ты боишься меня?
Я дрожу, тяжело дыша.
— А должна?
Внезапно он отпускает меня. Моя голова дергается от удара, но я все еще на коленях, поэтому падаю на руки. Куски щебеня скользят под моими ладонями, напоминая мне о крыше над «Грандом».
— Конечно, нет, — говорит он. — Я твой отец. Мы вернемся домой. Все вернется на круги своя.
Все никогда не будет как раньше. Не только потому, что сейчас у меня нет Клары. Я тоже изменилась. Танцы в «Гранде» меня изменили. Кип меня изменил.