И снова получилась промашка. Не стал он меня уверять, чтоб я и не помышлял о таких глупостях, ибо моя голова очень даже ничего и не раз ему пригодится. Вместо этого он, согласно кивнув, многозначительно ответил:
– И о том я помыслю. А читать не собираюсь – недосуг.
Такая же судьба постигла и прочие мои оправдания. Их он особо и не слушал, с минуту, не дольше, после чего отмахнулся и досадливо заметил, будто ему и без того ведомо, что я вертляв, яко бес на заутрене и могу на пяти овинах рожь молотить.
– Насчет моей вертлявости тебе поди Романов подсказал? – осведомился я и… попал в точку. Годунов вздрогнул и недовольно пробурчал:
– А то не твоя печаль. Мир не без добрых людей.
– Хорош добрый человек, – хмыкнул я. – Ой, хорош! Или ты не замечаешь, как он тебя своими людьми обложил? Еще одного такого добряка добавить и тебе никаких врагов не понадобится.
– А ты не надсмешничай! – озлился Федор. – И неча напраслины на него возводить. Что было, то быльем поросло и ежели имелась у него какая вина перед моим батюшкой, дак он за нее давно и с лихвой расплатился. И потом вина вине рознь. Твоя-то похлеще.
– Похлеще?! – изумился я, вытаращив на него глаза.
– Знамо, – подтвердил он. – Сказано в народе: «В коем чине призван, в том и пребывай!» А тебе все мало. Запамятовал ты, князь, что малое насытит, а от многого вспучит. И вина у тебя в сравнении с ним куда тяжельше.
– И в чем она?
– А сам не желаешь признаться? – уточнил Годунов. Я молча замотал головой. – Жаль. Ну, будь по-твоему, – он тяжело вздохнул и, решившись, выпалил. – Язык у тебя без костей, вот что! На кой ляд ты на пирах своим гвардейцам похваляешься, будто один ляхов со свеями побил? Мол, государь вовсе ни при чем, и делал токмо то, что ты ему сказывал, ровно он мишка на цепи у скомороха, – и, видя мои выпученные от изумления глаза, замахал на меня руками. – И молчи об оговоре, князь, молчи за-ради Христа! Ежели бы мне оное боярин Романов поведал – одно, но я ж таковское на торжище слыхал. И не от простых людишек, а от твоих гвардейцев.
– Да не могли они такого говорить! – заорал я.
– А мне кому повелишь верить, своим ушам с глазами, али твоим речам? – горько спросил он. – Скажешь, и о том не похвалялся, что коль один государев шурин сумел на себя шапку мономашью надеть, так отчего бы и зятю государеву тож царем не стать.
От несправедливости, но больше от того, что в эту нелепицу поверил Годунов, у меня перехватило дыхание. А Федор не унимался:
– А к твоим словесам у меня и еще кой чего имеется, – и он, выдвинув ящик стола, извлек оттуда свиток, протянув его мне. – Сам зачти.