Едва я остался один, заняв место подле государева кресла и положив руку на изголовье, как ехидный Головин подал голос:
– Дозволь узнать, княже. А ежели кто в отсутствие государя местничаться учнет, да примется считаться, кто кого породою выше, ты и тут указывать станешь, кому опосля кого быти?
Вопрос был откровенно провокационный, явно рассчитанный на взрыв недовольства. Еще бы, какой-то залетный иностранец станет судить и рядить о самом святом! Стыд и срам! Да ранешние государи всегда руки мыли, если им доводилось ненароком иноземца коснуться, для чего возле трона специальное серебряное блюдо с водой поставлено, а тут на тебе…. Я не спешил с ответом.
– Насколько мне ведомо, искать по спискам у кого, где и кем были его отцы и деды, не мне, а дьякам Разрядного приказа. Государи их выпискам всегда доверяли. Почему же я должен отказать им в доверии? – дал я обтекаемый ответ.
– Значитца станешь, – сделал вывод Головин.
Дума недовольно загудела.
– А ты что, собрался мне челом на кого-то ударить, – напомнил я с чего все должно начинаться.
Головин вздрогнул, и испуганно замотал головой. Ну да, формулировочки-то в челобитных еще те. Как сейчас помню. Начинаются подобострастно: «Смилуйся….», а заканчиваться им надлежит и вовсе по холуйски, с рабской покорностью: «Холоп твой Васька Головин….». Одно дело писать такое государю, а другое – мне. У кого ж рука поднимется?
– А коль нет, то и нечего раньше времени об этом говорить, – подвел я итог короткой дискуссии. – А теперь приступим к делам….
И мы приступили. Я старался держаться невозмутимо, словно для меня рулить Русью – дело привычное и обыденное, но одно дело выглядеть внешне, а другое – оставаться хладнокровным внутри. Словом, мандраж пробирал. А ближе к обедне и ноги загудели. И сделать ничего нельзя. Не примащивать же свое приставное креслице подле государева.
Но ничего, продержался. Да и в остальные дни, пускай порою приходилось и несладко. И это при том, что я старался заканчивать заседания до обедни, чтобы хоть не выстаивать как проклятый с вечера аж до полуночи.
Немалую помощь оказал Власьев. В первый же день я прикатил к нему за очередной консультацией. Поначалу он весьма рьяно засуетился, встречая меня, да и оставшись наедине повел себя в несвойственной манере – проскальзывало явное угодничество, чего ранее не замечалось. Но я моментально пресек это, заявив, что передо мной стелиться не нужно, не то обижусь.
– А как иначе? Эвон ты куда забрался, – простодушно ответил он, но в глазах старого дипломата промелькнула маленькая лукавинка.