«Ох, как оно у него далеко зашло, – с тоской подумал я, кляня собственную несдержанность. – И как мне быть?»
По счастью, злился Федор недолго. Приветственные крики людей, пожелания и здравицы, выкрикиваемые ими, слегка успокоили его, и через пару минут он вновь принялся вяло улыбаться народу, приходя в себя. Да и цвет лица опять вернулся к прежнему. Но на меня смотреть избегал.
– Не сердись, государь, – попросил я. – Поверь, я искренне желаю тебе счастья. Просто усомнился, что с нею ты его обретешь, потому и вырвалось.
– Заладили одно и то же! – буркнул он. – То Ксюха, то матушка, а теперь и ты. А я-то думал, ты меня поймешь. Эх! – и он досадливо махнул рукой.
– Я понимаю одно: ты влюблен, – грустно констатировал я, быстренько прикидывая: раз у него вырвалось раздраженное упоминание про сестру и маму, следовательно и они против.
Значит погорячился Федор. Назвав польскую гадюку невестой, он выдал желаемое за действительное, ибо без благословения Марии Григорьевны свадебке не бывать. Посему и мне ни к чему гнать лошадей. Да и не годится сегодняшний день для дебатов и дискуссий о государственных интересах, могущих пойти вразрез с нежными чувствами, потом потолкуем, попозже. И я, меняя тему, невинно осведомился, отчего в его свите появилось много новых людей.
Годунов оживился и принялся рассказывать, как он вместо ставшего ненужным Опекунского совета по примеру своего батюшки, создавшего Малый тайный совет, учинил аналогичный. В него он решил набрать, согласно моего совета, верных надежных людишек, а кто может быть вернее родичей, пострадавших от прежнего царя. Потому и вошли в него уйма Вельяминовых, Сабуровых и Годуновых, вызванные кто из ссылки, кто с дальнего сибирского воеводства.
Я недовольно посопел. Про страдания не спорю, хотя они и их заслужили. Коль не сумели ничего сделать, поделом. А касаемо верности…. Помнится, чуть ли не половину из них я видел подле здоровенного гиганта-шатра, раскинутого в начале прошлого лета под Серпуховым. Сбившись в жалкую кучку, они то и дело низко кланялись и слезно умоляли Басманова дозволить им одним глазком лицезреть нового государя. А пара-тройка бухнулась в ноги Петру Федоровичу. И я сильно сомневаюсь, что кто-то из них в те дни попытался замолвить словцо в защиту царственной семьи.
Или нет, сыскался один. Кажется, астраханский воевода. Да, точно, Михаил Богданович Сабуров. Этот упирался до конца, отказываясь признать Дмитрия. И когда его привезли в Серпухов, единственное, что он попросил, так это священника, желая исповедаться перед смертью.