Самые хитрые проныры попытались сменить амплуа, кося под юродивых, которых указ не касался – божьи люди, но продержались они недолго. Настоящих блаженных заранее взяли на заметку мои тайные спецназовцы и свежеиспеченных вычисляли влет. Это из числа тех, до которых не успевали добраться подлинные юродивые. Странно, вроде бы и дурачки, не от мира сего, но с появившимися конкурентами разобрались влет. Да и тех, кто пытался украдкой снять табличку с груди, тоже мгновенно сдавали патрулирующим стрельцам, только по-хитрому. Вроде и не стучали в открытую, но поднимали такой галдеж и смех, тыча в нарушителя пальцами, что больше пары минут тот без нее не сидел.
Вот так я обеспечил свою фабрику рабсилой.
Кстати, если кто-то решит, что мне это принесло большущую экономию серебра, вынужден разочаровать. Да, денег они за свою работу в отличие от вольнонаемных получали значительно меньше, зато иных расходов – на ткани для их одежд, на лапти да на еду – хватало. Ели-то они не в пример сытнее, чем мои крестьяне, питавшиеся дома и норовящие сэкономить каждую полушку. А плюс к этому оплата портного, поваров и прочей обслуги. Кого-то на эти должности я взял из самих нищих, но ведь не всех. Так что когда Короб посчитал разницу между ними и обычными работягами, то оказалось, что моя ежемесячная выгода – шесть алтын и полушка. Правда, с каждого, а их насчитывалось двести с лишним человек. Но и в совокупности тоже не ахти – меньше сорока рублей.
А впрочем, не все ли равно. Когда я это затевал, о доходах вообще не думал. Не в убыток, и на том спасибо.
Разумеется, всякий раз по приезду в Кологрив я не забывал заглянуть и к Любаве, жившей в отдельном домике и дохаживавшей последние месяцы своей беременности. Она вроде была всем довольна и единственное, о чем беспокоилась – ребенка у нее могут отнять и…. Дескать, слыхала она, сколь безжалостно расправлялся со своими собственными выблядками Иван Грозный. Говорят, собственноручно душил младенцев, как шептались о том на московских торжищах.
Словом, та пара часов, отводимые мною на свидания с нею, полностью уходила на очередные уговоры не тревожится, не печалиться, ибо я такого не допущу. Да скорее всего и усилий никаких прилагать не понадобится – чай, Федор Борисович не зверь какой.
– А ежели Марина Юрьевна дознается? – печально вздыхала Любава. – Известно, ночная кукушка дневную завсегда перекукует. Наговорит ему всяких страстей с три короба, вот и…
Насчет ночной кукушки я не возражал – глупо оспаривать очевидное, тем более она и сейчас, не успев стать ею, такое ему кукует, хоть стой, хоть падай. Но заметил, что дознаться Мнишковне не от кого. Федору огласка весьма нежелательна, я чужие тайны хранить умею, и остается сама Любава….