Охотно кивавший в такт моим словам дьяк тоскливо пригорюнился.
– Да чего ж не понять-то? Знамо, за грехи ниспослано, – глубокомысленно изрек он.
Я хмыкнул. Хорошо повернул. Молодец. А главное, ничего делать не надо, ибо с господом спорить бесполезно – коль послал, страдай, но терпи. Ан нет, милый, не выйдет!
– Значит так. Придется тебе эти грехи замаливать вместе со своими подьячими, – Салматов вновь охотно закивал. – Но вначале согласно повелению самого Федора Борисовича Годунова разберешься со всеми помойками.
– Счесть их что ли? – не понял Иван Семенович.
– Убрать! – рявкнул я. – Да чтоб ни одной косточки, ни одной драной тряпки на московских улицах не осталось, начиная с Кремля и заканчивая Скородомом.
Дьяк незамедлительно впал в ступор. Выходил он из него мучительно долго и, наконец, умоляюще глядя на меня, промычал, бухнувшись на колени прямо посреди улицы:
– Помилуй, княже! Тады у меня все подьячие на следующий день разбегутся. Нешто им осилить таковское? – и он обвел рукой улицу, демонстрируя количество мусора.
– Осилите, – заверил я. – Но не вы, а… острожники. Вам же надо сделать следующее…
Инструктировал я Салматова недолго, огласив короткий перечень необходимого, а для надежности сунул ему в руки список с ним. Но у дьяка, оказывается, была отменная память. Когда я потребовал повторить, что надлежит сделать его подчиненным в самое ближайшие дни, он перечислил, не заглядывая в список и ничего не забыв из сказанного мною.
– Бочки здоровенные заказать – раз, – загибал он для верности пальцы. – Телеги прикупить, да упряжь конскую – два, на Конюшенном дворе из царских табунов лошадей выбракованных истребовать – три, места сыскать, куда бочки оные ставить, да прикинуть, сколь их потребно – четыре, конюшню поставить – пять, для ямины огромадной за Скородомом место выбрать….
Перечислив, он тупо посмотрел на загнутые пальцы, задумчиво покачал образовавшиеся кулаки, словно взвешивая их, и тоскливо осведомился:
– А выйдет ли?
– О серебре не твоя печаль, – отмахнулся я. – Об острожниках, чтоб не разбежались, тоже моя забота.
– Да я об ином, – отмахнулся он. – Ить кажный второй из лени до оных бочек не дойдет, и получится, яко свинствовали, тако и далее станут. Упрямый на Руси народец-то. Ежели упрется, ему хоть кол на голове чеши, а все без пользы.
– А мы, когда установим бочки и приготовим все для их вывоза, упрямцев по кошелям лупить станем, – невозмутимо пояснил я. – Хочешь и дальше свиньей жить, живи. Никто не мешает. Но тогда и плати. Поначалу полушку, на второй раз – деньгу, на третий – копейную, в четвертый – две….