А каменотесом он не был. Но ведь не боги горшки обжигают! И он с радостью вошел в артель, половину которой составляли земляки-вятичи с их певучим, неторопливым говорком.
Тогда же они и поселились в одноэтажном домике у Обводного канала: два целковых в месяц — и угол и харч.
А через полгода отца придавило мраморной глыбой, которую они поднимали куда-то на третий этаж. Илье в больнице даже не показали отца:
— Иди-иди, нечего тебе смотреть…
Вскоре после похорон отца Илья устроился в железнодорожные мастерские мальчиком-учеником. Только ненадолго устроился. В первую же получку Илью обсчитали.
Токарь Савельев, старик уже, этакие лохматые брови над колюче-зоркими глазами, взял мастера за грудки:
— Пошто мальца обижаешь? Сирота ведь он! Крест на тебе есть или нет, иродова душа?..
Савельева из мастерских назавтра выгнали. Илью — заодно с ним.
— Ладно, малец. Не пропадем. Плюнь на них, живоглотов, — отрезал Савельев и за руку, будто сына, увел Илью к себе домой, к старухе жене.
Ох и интересный это был дом! Почти каждую субботу здесь, на далекой окраине города, собирался рабочий люд: у всех были свои печали, свой гнев и свое горе. Сидят до утра, табак смолят так, что темно в комнате станет. А Савельев в углу — молча глядит из-под лохматых бровей.
— Ты, Прохор Кузьмич, самый умный промеж нас. Присоветуй, что делать?
Савельев спокойно:
— А что ж, и присоветую…
Книжки читали. Про пауков и про мух, — Илье поначалу странно было: взрослые, а какой чепухой занимаются. Только потом начал понимать, что за пауки и что за мухи.
Там, у Савельева, Илья и услыхал в первый раз фамилию: Ульянов.
— Это знаете какой человек! — басил Савельев. — Скрозь все видит! Вот у него правду и надо искать…
Через три года Илья вступил в социал-демократическую организацию. Рекомендовал его Савельев.
…— Ну, а остальное — армия, фронт, вот это, — Илья глазами показал на пустой рукав, — это ты уже знаешь.
И Катя чувствует, что теперь, после рассказа Ильи, ее с ним связывает нечто большее, чем обыкновенное знакомство.
— Какой ты… — негромко, восторженно говорит она. — Ах, какой ты, Илья!
— Какой? — шутит он. — Человек как человек. Как и все.
— Нет! — убежденно восклицает Катя. — Ты — другой…
А какой — она и сама не знает.
После одного очередного занятия кружка, когда они опять вдвоем возвращались по ночному городу на Васильевский остров, между Ильей и Катей произошел разговор, во многом определивший дальнейшую судьбу девушки.
— Знаешь, Катя, — неожиданно сказал Илья, останавливаясь. — А ведь у меня к тебе еще одно дело. На этот раз особенно важное.