Боль и горечь в его голосе, и Листопадов знает: и пойдет. И будет требовать немедленного вмешательства, жестких мер. И не успокоится, пока не добьется. Он такой — этот комсомольский секретарь…
Левченко еще стоит в рубке, и командир корабля спохватывается:
— Идите отдыхать, — негромко и мягко говорит он. — Отдыхайте, старшина.
И думает: ох, и накажу я этого самовольного капитана, пусть только на корабль вернется! Думает, хотя превосходно знает, что не накажет.
Сначала на трапе появляются ботинки: большие, неуклюжие кирзовые ботинки; им моряки дали смешное название: «туда-сюда». Потом — холщовые старенькие, но отутюженные под матрацем штаны. И наконец, бинты. Они накручены на голову человеку так, что и глаз не видать, одни щелочки, на руки, ставшие двумя большими белыми коконами. И откуда-то изнутри, из-под слоя бинтов доносится приглушенный голос:
— Ну как тут у вас, хлопцы?
Малахов! От механизмов отойти нельзя, и матросы кричат ему со своих мест:
— Ну как? Очень больно?
— А разве вам разрешили?..
Старший матрос Ефремов — тот самый, что исполняет сейчас обязанности Малахова, — не торопясь, вразвалочку — совсем как Малахов! — подходит к нему и тоном, после которого не хочется вступать в спор — тоже совсем как Малахов — произносит:
— Вот что, Саша. Ты мне друг, и я тебя люблю, ты это знаешь. Но если через две минуты ты не вернешься в санчасть, я сам доложу командиру корабля. Понял или нет?
— Куда понятнее, — усмехается Малахов. — Моя школа, сам себя узнаю́. — Он взрывается: — Да ты человек или кто? Может, я извелся — как тут, в машине?..
— А ничего, — спокойно возражает Ефремов. — В машине полный порядок. Колеса крутятся.
— Эх, дал бы тебе сейчас по шее, — с тоскливой мечтательностью произносит Малахов. — Не поглядел бы на то, что ты теперь начальство.
— Ну ладно, проваливай, — в голосе Ефремова теплый смешок. — Дашь, когда время придет. И еще даже сдачи получишь. — Он командует: — Матрос Левитин, проводите старшего матроса Малахова в каюту фельдшера.
— Даешь! — восхищенно восклицает Малахов. — Ну, даешь!..
— Твоя школа, — скромно улыбается Ефремов.
Человек в бинтах начинает медленно, неумело взбираться по трапу.
— Иди, Левитин, нечего тут меня охаживать, — ворчит он. — Сейчас тут и без меня забот хватает…
— Мне бы стать таким моряком, — мечтательно произносит Ефремов и чему-то мягко улыбается.
…Но когда же кончится шторм!
Наверстывая упущенное время, «Баклан» с таким усердием вспарывает форштевнем тяжелую густую черную воду, что кажется, он весь дрожит от своего предельного напряжения.