— Степан Федорович? Добрый день! Гришин Денис Александрович, следственный комитет.
— Да-да, я понял, заходите, заходите, присаживайтесь, — услужливо залепетал завкафедрой.
Степан Федорович подставил гостю стул, вежливо улыбался и создавал вид степенный и сосредоточенный. Только беспокойные руки то и дело тянулись к вискам, приглаживали и без того зализанные и переливающиеся жирным блеском редкие волосы.
— У меня к вам несколько вопросов о Мартынове Олеге, — начал Гришин.
— Знаю-знаю, — перебил его Проскуров, глубоко вздохнул, и на лице его нарисовалось скорбящее выражение.
Гришина слегка передернуло. Завкафедрой он не знал, но почему-то физиономия его казалась пропитанной насквозь фальшью.
— Я сразу запротоколирую, если не возражаете. Он у вас числился на дневном?
— Да.
— И как у него с успеваемостью было?
— Да… знаете ли, все хорошо. На красный шел, да.
— С остальными учащимися ладил?
— Ладил, ладил! Его любили почти все! — отчеканил Проскуров.
— Вы так хорошо осведомлены о нем. У вас ведь много студентов? Вы обо всех так много знаете? — Гришин задал вопрос и начал что-то записывать на листке бумаги.
Проскуров слегка запнулся. Его глаза пытались рассмотреть, что же там строчит следователь, шея вытянулась, и сам он, казалось, сейчас расстелется посреди стола. Но следователь поднял взгляд и строго посмотрел на собеседника. Завкафедрой громко сглотнул, потом, словно опомнившись, начал неуверенно:
— Д-да я бы не сказал… Извините, к-как вас величать?
— Денис Александрович.
— Да-да, Денис Александрович, совершенно верно. — Проскуров вытер ладонью капли пота со лба и продолжил: — Пятикурсники тут все глаза нам со своими дипломами намозолили. Все как на ладони. Да и самоубийство не каждый день бывает, знаете ли…
— А почему вы решили, что это самоубийство? — вдруг строго спросил следователь.
— К-как же? Так говорят…
— Кто говорит?
От удивления Проскуров уставил свои глаза на Гришина и не нашелся, что ответить. Промямлил только:
— Н-но как? Все говорят… Повесился, мол… А что, разве нет?
— А его сокурсники что говорят? Друзья-то были у него?
— Да тоже что повесился.
— А о нем что говорят? Как его характеризуют?
— Странный он какой-то был, понимаете?
— В каком смысле странный?
— Ну… — От напряжения Степан Федорович выпучил глаза, красные тоненькие прожилки опутали круглый белок.
Гришин отвел взгляд. Но на листке что-то начеркал, что еще больше взволновало завкафедрой.
За дверью послышались шаги, сначала отдаленные, они все больше набирали громкость, но у самой двери затихли. Кто-то мялся, не решаясь зайти. Гришин уставился на дверь. Проскуров тоже напрягся. Словно за дверью нависла неведомая опасность и вот-вот ворвется внутрь. В кабинете стало тихо. Только навозная муха навязчиво жужжала. Гришин невольно отметил про себя, что она такая же откормленная, как и хозяин кабинета.