* * *
Архиепископ поставил точку, отложил перо в сторону и встал из-за стола. Затёкшая от долгого сидения спина отозвалась хрустом в позвоночнике и неприятными ощущениями в области шеи. За окном уже темнело, один за другим вспыхивали фонари на городских улицах. Самые широкие и длинные из них расходились в стороны от монастырского замка, будто нити, составлявшие основу паутины. Залюбовавшись панорамой вечернего Остгренца, Берхард открыл створку окна. Ветерок метнул ему в лицо струйку дыма, пропитанного запахами немудрёного, но обильно приправленного специями жаркого. Архиепископ вытер заслезившиеся глаза и почувствовал острый приступ голода. Можно было вызвать слуг и заказать себе горячие блюда на ужин, вместо тех, что уже давно лежали на подносе и успели остыть, но Берхард не стал этого делать.
"Перепугаются повара, — подумал он, — решат, что я проверяю их работу".
Архиепископ знал, какие чувства вызывал в окружавших его людях. Большинство из них откровенно боялись первосвященника и старались как можно реже попадаться ему на глаза. Тех, кто мог оценить по достоинству стиль руководства Берхарда, было немного, и примерно половина из них, не без оснований, опасалась за свою должность. Они понимали, что не соответствуют предъявляемым к ним требованиям, и каждый день с дрожью в коленях ожидали гнева архиепископа.
А он никогда не стремился к тому, чтобы авторитет главы Церкви Двуединого держался только на страхе. Более того, Берхард прекрасно отдавал себе отчёт в том, что от основной массы людей нельзя требовать больше, чем они способны дать. За свою долгую жизнь он только и делал, что искал людей, готовых разделить с ним ответственность за судьбы мира. Окружавший архиепископа человеческий материал, в подавляющем большинстве, мало на что годился без соответствующего воспитания и обучения. Найти человека, готового сразу приступить к выполнению сложных и ответственных заданий, было сложнее, чем отыскать самородок золота на берегу горной речки.
"Не буду никого пугать, — усмехнулся про себя Берхард, сделал глоток остывшего чая и принялся хрустеть засохшими бутербродами. — Вкусно. Давненько я так поздно не ужинал".
Архиепископ задумался над тем, чего же ещё он давно не делал, и снова оказался во власти воспоминаний. Перед внутренним взором стали проноситься лица, события, давно ставшие историей. Все эти люди были уже давно мертвы, от некоторых не осталось ни потомков, ни могильных камней. Единственным, кто мог поведать миру об их жизни, был он — архиепископ Остгренцский — свидетель давно ушедшей эпохи.