Бывший зэк молчал, понимая справедливость сказанного.
— Извини, я что-то заболтал тебя. Наверное, давно не с кем было поговорить. Ты знаешь наш контингент…
— Хан, а зачем ты меня сосватал часовенку расписать на зоне? Ты же в Христа не веришь.
— Заблудшей душе требуется покаяние. Она грехов по горло набралась. Дышать нечем. В часовенке грешнику можно поговорить с таким же как он. В часовенке ему голову незачем задирать, как в соборе каком-нибудь, где он не видит, кому десятину с дохода своего жертвует и не задает себе вопрос «а почему, собственно». В часовенке нет алтаря с золотыми рамами, потому литургию не служат, и никто не заставит жевать тело Господне и кровь его пить, объясняя, что, «как с молоком матери ты всасываешь ее дух, так и через Тело и Кровь Христову ты всасываешь в себя дух Спасителя». Ну, а над входом в часовенку иконку повесить или внутри примостить одну, греха не будет.
— Прости, Хан, я что-то совсем запутался. Почему ты на зоне оказался-то?
— А ты на себя посмотри, брат мой. Таких тут теперь немало…
Внезапно голос авторитета пропал, и бывший зэк почувствовал, что кто-то хлещет его по щекам со всей силы и холодной водой обливает. Он стал отфыркиваться и судорожно пытаться вдохнуть. Потом вспомнил Шаляпина, глубоко вдохнул и взял такое низкое «до», что тут же почувствовал, как знакомая женская рука зажала его холодные губы.
— Все-все-все, не ори! — донеслось издалека. — Вы-ве-дут! Дверь рядом.
— Стюардессу перепугал. Она все лопочет, что виновата, что это она тебе кофе приготовила.
— Каким ты меня «кофем» напоила? — попытался запеть Пика.
Дина быстро наклонила бывшего зэка вперед и стукнула кулачком по спине. Он закашлялся, запротестовал, пообещал не шалить. После чего наступила тишина. Женщина с карими глазами объяснила бортпроводнице, что пассажир поперхнулся. Это у него бывает. Теперь никаких причин для волнения нет. Стюардесса облегченно вздохнула, и, мысленно благодаря всех святых за помощь в спасении пассажира из салона бизнес-класса, тихо удалилась.
— Слово кофе не склоняется, — пропел ангельский голосок, не обещавший Саве ничего хорошего. — Надо говорить кофеем.
— Да, мой генерал, — он попытался щелкнуть каблуками и отдать честь, но острый локоточек пребольно ударил под ребра слева. — Осознал. Можно угостить болезного «кофеём»?
— Ведерный клистир быстро избавляет от дури, — она уже улыбалась.
— А в ведерке, простите «кофеё»?
— Сав, ты совсем «ку-ку»? Я просыпаюсь оттого, что кто-то хрипит, словно его душат. Ничего не понимаю. Эти моторы гудят. Темень вокруг. Стюардесса перепуганная лопочет, чтобы ты не умирал.