Одно из этих тел Данилюк узнал. Хотя не с первого взгляда — за ночь оно окоченело и побледнело, глаза высохли, а живот почему-то вздулся.
Но зато последствий травмы стало почти не видно. Кровь смыли, руки и ноги аккуратно уложили — и не скажешь, что внутри все всмятку. Порезы на лице чем-то даже замазали — видно, уже готовят к похоронам.
Одежду с трупа сняли, выставляя весь срам напоказ. Данилюку было откровенно неприятно смотреть на прежнее вместилище, но он не мог отвести взгляда. Смотрел и смотрел.
Потом он коснулся… себя. Ничего не почувствовал, но продолжал водить рукой. Сунул ее поглубже. Попробовал даже влезть целиком, улегшись на каталку. Мелькнула шальная мысль — а что если таким образом можно вернуться?..
Ничего не получилось, конечно. Мертвое тело и не подумало оживать. А вот Данилюк испытал очень противное чувство… как будто нырнул в яму с чем-то гадким, вонючим. Рот и ноздри заполнило мерзким запахом.
С каждой секундой это ощущение только усиливалось, так что он поспешил встать. Глупая была вообще затея, но он не мог не попробовать.
Похороны — это такая штука, в которой никак невозможно повременить денек-другой. Все делается предельно быстро. Данилюк еще не покинул холодный подвал, когда за телом пришли родственники. Тихо плачущая мама в черном платке и брат с каменным лицом. Отец сейчас в командировке — ему, конечно, сообщили еще вчера, но вернуться так быстро он в принципе не сумел бы.
Мама бросила на тело сына только один взгляд, заплакала еще громче и отвернулась. С работниками морга разговаривал брат — а из отдельных его реплик Данилюк понял, что вчера он сюда уже приходил, проводил опознание.
Ушли они почти сразу же. Данилюк их за это не винил — он и сам не хотел здесь оставаться.
Чуть поразмыслив, он пошел следом. Не с первой попытки, но уселся в машину — рядом с братом, на переднее сиденье. Данилюк опасался, что когда та тронется, то проедет сквозь него, но ничего подобного не произошло.
На протяжении поездки родные не произнесли ни слова. Мама не прекращала плакать, брат угрюмо молчал. Данилюк попробовал говорить с ними сам, но близкая родня не замечала его так же, как и все остальные.
Ехали минут двадцать. Из них почти половину стояли в пробке, во время которой молчание в машине стало особенно гнетущим. Данилюк безуспешно пытался что-нибудь сдвинуть, шевельнуть, оказаться услышанным. Хоть как-нибудь дать знать, что он здесь, что с ним все в порядке… ну не прямо вот в порядке, разумеется, но в целом он чувствует себя нормально.
Ничего не получилось, конечно. Вряд ли это вообще хоть у кого-нибудь когда-нибудь получалось.