— Повесили, — больше утвердительно, чем вопросительно проговорил он.
— Думаю, что да, — согласился с ним товарищ.
— Надеюсь, что после этого Ракчееву возьмут под особую охрану. Хотя… — Он остановился в последний момент. Слово не воробей, вылетит — не поймаешь.
— Я тоже на это надеюсь, — таким же тоном произнес подполковник полиции, и пожелал Мирутину и его семье счастливого отпуска.
* * *
Его привезли в СИЗО поздно вечером. «Почему сразу в СИЗО, — крутилось в голове, — ведь сначала меня должны были поместить в изолятор временного содержания».
Поначалу принимать его не хотели. При медосмотре на его теле врач обнаружил телесные повреждения, и ответственность на себя брать отказался. Но после долгих уговоров все же согласился. Антону выдали матрас и кружку и привели в одиночную камеру. Примерно шесть квадратов, маленькое окно вверху наглухо зарешечено, единственная металлическая койка, санузел, глухая дверь с «намордником». Зрелище, в общем, привычное. Устроившись и умывшись, он прилег и стал засыпать.
В этот момент послышался лязг открываемого замка и на пороге камеры появился выводной.
— На выход, — коротко потребовал он, смерив арестанта презрительным взглядом.
— Куда это на ночь глядя, начальник, — удивился Смакуев.
— Тебя в «Кремль» вызывают, к Путину, — глумливо хохотнул молодой худощавый прапорщик, поигрывая в руках резиновой палкой.
Антон послушно поднялся и вышел из своей «хаты». С вызовом в «Кремль» шутить не стоило. Так называлась камера в отдельном спецблоке изолятора, в которой находился «смотрящий» за всем централом.
Они прошли длинными коридорами, поднялись на четвертый этаж и оказались у металлической двери с «глазком» наверху. Открыв дверь, «вертухай» молча втолкнул Смакуева внутрь. Сзади лязгнул замок.
В просторном помещении главной камеры следственного изолятора, где помимо большого плоского телевизора были еще холодильник, аквариум с рыбками и четыре добротные деревянные кровати, стоявшие, словно в больничной палате, выстроившись в ряд, находились четверо. Трое были славянами, а один, худой старик лет семидесяти, одетый в светлую рубашку с коротким рукавом и джинсы, судя по всему, был грузином. У него на голове была большая плешь и полностью седые волосы. Узкое, вытянутое вниз лицо, аристократический тонкий нос, тонкие губы. Хищный взгляд его глубоко запавших глаз ничего хорошему визитеру не сулил. Остальные трое были с голым торсом, каждый из которых был обильно испещрен различными тюремными татуировками. Все четверо сидели на двух кроватях по двое друг напротив друга. Между ними стоял небольшой столик, на котором они перекидывались в карты.