Выслушав ее, Захаров вдруг предложил:
-- Знаешь что, Тань? Давай поженимся.
-- О Господи, Глеб, мой отец не только не ханжа, револьвера тридцать восьмого калибра у него нет и охотничьего карабина тоже нет. Так что расслабься.
-- То есть замуж за меня ты выходить не хочешь? -- уточнил он.
-- Глеб, я не только в своем уме, но еще и в трезвой памяти, -- насмешливо сказала Таня. -- Ладно, не бери в голову. Я тебе позвоню.
На недвусмысленное замечание о своем уме и трезвой памяти Захаров ничего не ответил, но в его серых глазах вспыхнул мрачный огонь, а его чувственные губы искривила мефистофельская улыбка. Точь-в-точь как в том самом сне.
Таня лишь секунду помедлила, однако дожидаться, пока он испепелит ее взглядом, не стала и вышла, прикрыв за собой дверь. Кухонную дверь она закрыла плотно, как бы давая понять и Глебу, и отцу, что их знакомство в ее планы не входит.
Завидев дочь, Николай Николаевич нарочито бодро отрапортовал:
-- Кофе сейчас уже будет готов. Правда, к завтраку у тебя ничего более подходящего, чем соленые крекеры и мед, нет. Но! -- Он поднял указательный палец вверх. -- Я предусмотрительно купил по дороге свежий французский батон. А еще привез тебе, Стаська, бабушкиного творога. Она его только вчера вечером сделала и очень обрадовалась, когда узнала, что я сегодня еду в город.
-- Спасибо, я ей обязательно позвоню! -- воскликнула Таня с явно преувеличенным энтузиазмом.
-- Обязательно позвони! -- поддержал ее Николай Николаевич. -- Пусть порадуется, что ты попробуешь ее творожок, пока он не потерял еще первой свежести.
Итак, бабушка тоже в курсе, с тем же философским спокойствием подумала Таня. Она напряженно прислушивалась в ожидании, когда же наконец хлопнет входная дверь. На кухонную она почти не смотрела, а потому лишь в последний момент заметила смутный силуэт по ту сторону витражного стекла.
Бесшумно повернулась ручка, петли даже не скрипнули, и вот на пороге кухни во всей своей мрачной красе появился Захаров. Выражение лица у него было таким же, как и тогда, когда Таня его покинула, оставив полуодетого посреди своей комнаты.
Надо отдать должное мужчинам, их замешательство не затянулось. Обретя дар речи, оба разразились дружескими приветствиями, а Таня, наблюдая крепкое мужское рукопожатие, почувствовала себя лишней. В этот самый момент Николай Николаевич обратил на нее свой укоризненный взор:
-- Стаська, ты же мне говорила...
-- Я тебе, пап, говорила чистую и неприкрытую правду! -- вспыхнула Таня. -- Видишь ли, у Глеба интересы весьма разносторонние, и в тот период времени они были направлены совсем в другую сторону.