— Я не могу найти не одного повода для того, что бы вы меня разыскивали.
Граф остановился и посмотрел на меня.
Но я была непоколебима. Я смотрела в его фиолетовые глаза с нескончаемым равнодушием. Лишь чуть хмурила брови.
Граф, тем временем, продолжил:
— Я хотел бы извиниться перед вами, герцогиня. Я обидел вас и высмеял. Мое поведение было не достойно вашей персоны. Вы были в трудном для вас времени, а я вам не помог. Если вы желаете, можете отправить меня на конюшню, на порку.
Он смотрел мне прямо в глаза. Это был вызов, он ждал ответа как жертву. Как волк ждет зайца, что бы вцепится в его белую шейку и оросить белоснежную шубку алыми каплями.
— Уважаемый граф Шано…
— Шайэн.
— Уважаемый граф Шано, если вам будет угодно, вы можете, хоть сейчас отправится на конюшню. Но только, учтите, эту будет принятое лишь вами решение. Я в этом участвовать не собираюсь. Всего вам доброго, благополучия, деток здоровеньких.
Сделать еще шаг мне не дали, и на полуобороте, граф припечатал меня к стене, удерживая за плечи.
Он молчал. Я тоже молчала. Мы просто смотрели друг на друга. В ожидании того, кто же первый сдастся.
Я смотрела в фиолетовые глаза, и понимала, что я раньше никогда не видела валлийца так близко, не смотрела в лицо, не разглядывала радужку глаз. Я никогда не смотрела так открыто в лицо мужчине, не следила, как сосредоточено меня разглядывают чужие глаза. Ни доли стеснения, ни капли смущения, как будто, так и должно было быть. Мы разглядывали друг друга так, как будто другой возможности нам и не представиться.
— Рубиночка, ты здесь? Дорогая?
Голос Матильды раздавался, где то в начале коридора.
— Вам лучше исчезнуть. — Прошептала я, мечтая о том, что бы Матильда вдруг неожиданно приобрела скорость улитки.
— Как скажете, герцогиня.
Его руки отпустили меня так же резко, как и поймали пару минут назад, и граф растворялся в темноте, потушив все свечи на своем пути, порывали воздуха.
— Матильда, я здесь. Я жду тебя.
Матильда с неожиданной прытью, дошла до меня и, посмотрев в лицо, спросила:
— Доченька, все, что сказал Майколтон, правда?
Доченькой она называла меня только в минуты особого единения. И я позволяла. Иногда мне очень хотелось, что бы хоть какая нибудь женщина назвала меня «дочкой». Из уст Матильды это было приятно.
— Правда. Мотти, он мне платье порвал, то, что ты мне подарила.
Слезы опять выступили на глазах. И заревев, я уткнулась носом в пухленькое плечо.
— Ничего, я тебе другое подарю. Не плачь девочка. — Погладив меня по голове пару минут, вытерев все слезы, графиня повела меня к себе в покои.