Ночь была ясной, безлунной и полной звёзд, словно мириады огней самого Вавилона мерцали над головой; и море сияло, отражая их.
— Леонардо, — позвал Бенедетто.
— Что?
— Мне нужно беседовать с тобой, чтобы не уснуть. Ты сам-то не заснул, часом?
Леонардо засмеялся.
— Нет, друг мой.
— Тогда в чём же дело?
— Я просто смотрел на море — и на огонёк «Аполлонии», на случай, если курс переменится.
— За четыре дня не было ни одного изменения, — заметил Бенедетто и окликнул рулевого — тот, внизу, не видел парусов и руководствовался лишь компасом, чутьём да командами лоцмана: — Прямо руля!
— Есть! — донеслось снизу.
— Тебе недостаёт Никколо? — спросил Бенедетто. — Дело в этом? Или в женщине Деватдара?..
Леонардо вдруг ощутил резкую мгновенную тоску по Айше... и томительную пустоту, потому что подумал и о Джиневре — как она смотрела на него, занимаясь любовью, и как лежала, убитая, в собственном доме; воспоминания его свелись к этим вырванным из реальности образам, череде небывалых самообманов, один из которых, кровоточа, перетекал в другой. Они проплывали мимо, подобные гигантским китам, оставляя его одиноким и беззащитным в тихих пучинах моря и звёзд на чуть покачивающемся корабле.
— Мне не хватает Никко, — сказал наконец Леонардо. — Но это — лишь ответственность.
— Так ты рад освободиться от ответственности?
— Она со мной, вот здесь, и не важно, на нашем он корабле или на другом. — Леонардо коснулся двумя пальцами груди.
— Зачем ты согласился на требование маэстро pagholo? — спросил Бенедетто. — Мог бы оставить его со стариком. Никко бы ничего не угрожало. В крайнем случае он вернулся бы домой, к родителям.
— Боюсь, я действовал из эгоизма, — признался Леонардо, отворачиваясь от Бенедетто — чтобы посмотреть на светящийся след корабля. Тёмные, вечные глубины вод и пугали, и восхищали его — и почему-то приносили умиротворение. Казалось, они поглощают муки и тягостные воспоминания всех, кто ни смотрит в них с начала времён.
Мальчик перевернул склянки, напевая «Deo Patri sit Gloria», потом вышел на корму с мешочком для Бенедетто и Леонардо — там были матросские галеты, сыр, несколько ломтей пованивавшей солёной сардины и пара головок чеснока. Леонардо поблагодарил мальчика, тот поклонился и вернулся к своим обязанностям.
Когда они поели, Бенедетто спросил:
— Что ты имел в виду, говоря, что действовал из эгоизма?
Во время вахт беседы часто начинались и обрывались, словно само время рвалось и стягивалось. Корабль трещал и поскрипывал, паруса гудели на слабом ветру, обвисшие, точно огромные мешки, которых никогда не наполнял до отказа ветер. Моряки, юнги, солдаты кряхтели и похрапывали во сне. В хорошую погоду они предпочитали спать на палубе, а не в вони носового или кормового кубрика. Спать все валились как подкошенные: никому не удавалось проспать подряд больше четырёх часов.