— Мне необходимо чувствовать эту ответственность, — сказал Леонардо. — Никколо — последняя неразорванная нить.
Когда стало ясно, что к этим словам он больше ничего не добавит, Бенедетто заговорил сам:
— Никколо на корабле Деватдара из-за женщины.
— То есть как?
— Один из матросов туговат на ухо и потому выучился читать по губам. Он видел, как женщина говорила с Деватдаром и просила за мальчика.
— Зачем это ей?
— Быть может, она захотела его.
— Ты свинья, Бенедетто, ничем не лучше Зороастро.
Бенедетто засмеялся.
— Леонардо, знаешь, как называют этот корабль? «Летающей свиньёй». Так что я, в конце концов, не в такой уж плохой компании, а? — Он снова засмеялся, на сей раз громче, и кто-то рявкнул из темноты:
— Эй, заткнитесь!
Но тут Леонардо — он стоял, опершись о поручень — внезапно выпрямился, глядя на восток, в пенную темноту.
— Бенедетто, вон там, вдали, ты видишь? Огни.
Бенедетто повернулся, но мерцающие огоньки уже исчезли.
— Леонардо, это, наверное, отражение.
— Я что-то видел, — возразил Леонардо. — Смотри, вон там. — Он указал на корабль Деватдара, который подавал сигналы своей жаровней и — для верности — сосновым факелом: свет-тьма-свет-свет-свет...
— Вперёд смотреть! — крикнул Бенедетто, и когда злые матросы бегом примчались на корму, отправил одного в воронье гнездо.
— Проследи, не появится ли вон оттуда что-нибудь необычное, — приказал он. — Особенно огни или вспышки. — Потом обратился к младшему офицеру: — Позовите капитана. И шкипера.
— Утром мы узнаем, корабли ли это, — сказал Леонардо. — Если это турки...
— Море часто порождает странные видения, — упрямо сказал Бенедетто. Руки у него чуть тряслись, и Леонардо понял, что он встревожен.
— Завтра всё будет ясно, — сказал Леонардо, проклиная Айше за то, что забрала Никколо.
Оставшиеся часы он провёл, готовясь к бою. До рассвета оставалось лишь пару склянок; но сейчас Леонардо был спокоен и собран, потому что погрузился в знакомую радость работы.
Серый грязный свет смыл с небес звёзды. Потом облака озарились огнём, и пришёл день — и всё изменилось, словно утро мира в рождении своём точно следовало Книге Бытия, словно молитвы и сладостное пение молодых юнг действительно воссоздавали мир, творили его заново. Паруса хлопали на океанском ветру, с палуб испарялась роса, и воздух пах зеленью, деревом, лесной чащей.
Но в это утро не было ни покоя, ни уверенности, что на небесах по-прежнему есть Бог.
Люди работали лихорадочно, но без разговоров и почти без шума. Со стороны это казалось волшебством, точно на корабле трудились призраки, мертвецы, не нуждающиеся более ни в дружбе, ни в беседах, ни в радостях плоти. Люди выглядели измождёнными и какими-то маленькими на фоне ярко-синего полога неба и моря. И они, потея, старались привести корабль в боевую готовность прежде, чем турецкие пираты сомкнутся вокруг для своей смертоносной работы. Спокойны были лишь воины. Они чистили, проверяли оружие и, стоя в сторонке, молча шевеля губами в молитве, так смотрели на врага, словно могли сжечь турецкие корабли одними своими взглядами.